— …что сейчас, — дословно передал Рейневан, — ему недосуг заниматься тобой вплотную, тяп-ляп, наспех он этого делать не хочет. Ему желательно совместно с братом Арнульфом посвятить тебе столько времени и усилий, сколько ты действительно заслуживаешь. И приступит он к этому сразу же по возвращении, самое долгое на святую Люцию. Он советует тебе как следует упорядочить имеющиеся сведения, поскольку тебе придется этими сведениями поделиться со Святым Официумом.
— Курвин сын. — Урбан Горн плюнул на солому. — Размягчает меня. Дает мне дозреть. Знает, что делает. Ты говорил ему о Конраде из Марбурга?
— Сам ему скажешь.
Оставшиеся в Башне обитатели сидели, закопавшись в подстилки. Некоторые храпели, некоторые всхлипывали, некоторые тихо молились.
— А я? — прервал молчание Рейневан. — Мне-то что делать?
— Ты-то что страдаешь, — протянул Шарлей. — Ты-то! У Горна в перспективе болевое следствие. Я, как знать, не хуже ли еще, буду гнить здесь до скончания века. А у тебя проблемы! Ха, бока надорвать. Инквизитор, твой дружок по учельне, дает тебе свободу на тарелочке, в презент…
— В презент?
— А как же. Подпишешь лояльку и выйдешь.
— Как шпион?
— Нет розы без шипов.
— А я не хочу. Мне отвратна такая перспектива. Мне не позволит совесть. Я не хочу…
— Заткнись, — пожал плечами Шарлей. — И заставь себя.
— Горн?
— Что Горн, — резко обернулся Урбан. — Хочешь совета? Хочешь услышать слова моральной поддержки? Так слушай. Естественным свойством человеческой натуры является сопротивление. Сопротивление подлости. Несогласие творить подлость. Отказ соглашаться со злом. Это врожденные, имманентные свойства человека.
— Значит?
— Значит, — Горн, не сморгнув глазом, сплел руки на груди, — значит, подписывай лояльку, соглашайся сотрудничать. Поезжай в Чехию, как тебе велят. А там… Там будешь сопротивляться.
— Не понимаю.
— Да? — хмыкнул Шарлей. — Серьезно? Наш друг, Рейнмар, повествованием о моральной и чистой человеческой натуре предварил очень неморальное предложение. Он советует тебе стать так называемым двойным агентом, работающим на обе стороны: на Инквизицию и на гуситов, ибо то, что сам-то он гуситский эмиссар и шпион, знает уже каждый, за исключением разве что тех вон стенающих в соломе дебилов. Правда, Урбан Горн? Твой совет нашему Рейневану, похоже, неглуп, однако есть в нем загвоздка. Дело в том, что гуситы, как и все, кому довелось иметь дело со шпионами, уже видели двойных агентов. Практика показала им, что зачастую это агенты тройные. Поэтому появляющихся новичков отнюдь не следует допускать к конфиденциальным сведениям, вначале, наоборот, вешать, предварительно принудив — а как же! — пытками дать показания. Поэтому своим советом ты готовишь Рейневану печальную участь, Урбан Горн. Ну, разве что… Разве что дашь ему в Чехии хороший, заслуживающий доверия контакт. Какой-нибудь тайный пароль… Что-то такое, во что гуситы поверят. Но…
— Договаривай.
— Ничего похожего ты ему не дашь. Ибо не знаешь, не подписал ли он уже лояльку. И не успел ли уже его университетский дружок-инквизитор обучить его шпионить на две стороны.
Горн не ответил. Только усмехнулся. Мерзко, одними уголками губ, не прищурив своих ледовито-холодных глаз.
— Я должен отсюда выбраться, — тихо проговорил Рейневан, стоя посередке тюрьмы. — Должен отсюда выйти. Иначе я потеряю Николетту Светловолосую — Катажину Биберштайн. Я должен отсюда убежать. И знаю, как это сделать.
Шарлей и Горн выслушали план вполне спокойно, переждали, не прерывали, пока Рейневан кончит. Только тогда Горн рассмеялся, покрутил головой и отошел. Шарлей был серьезен. Можно сказать — смертельно серьезен.
— То, что у тебя от страха разум помутился, — сказал он, — я могу понять. И посочувствовать. Но не насмехайся, парень, над моим интеллектом.
— На стене, — терпеливо повторил Рейневан, — остались