Божьи воины

— Надеюсь, — отер усы Либенталь, — что сведения эти достаточно современны. А, Строчил? Как давно ты этих ланей знавал? Хорошо б не оказалось, что теперь это ровесницы старухи Боршнитцевой. Такие же гнилушки!

— Преувеличиваете, господа, — проговорил Рейневан. — Кроме того, кажется мне, вы оскорбляете честь женщины.

— А тебя кто-то спрашивает? — крикнул Либенталь. — Чего ты хайло раскрываешь?

— Тише, милостивые господа, — прошипел Придланц, неспокойно озираясь. — Немного потише. На нас уже посматривать начинают. А в чем дело, Белява?

— Благородная госпожа Боршнитцева вовсе не старуха. Моему отцу столько же лет, а он вовсе не старик.

— Чего-чего? Не понял?

— Шестьдесят лет, — возвысил голос Рейневан, — это не старость. Мой отец...

— Иди ты в жопу со своим отцом! — рявкнул Либенталь. — Чтоб дьявол твоего отца унес! Шестьдесят не старость? Ну и баран! Тот, кому шестая звездочка стукнет, тот головешка, рухлядь и старый пердун! Ясно?! А ты молчи и не возражай. Не то получишь по мордасам!

— Кричите громче, громче, — буркнул Придланц. — Еще не все вас слышали. Вот хотя бы тот грязнуха у двери. Он, пожалуй, не слышал.

— Кроме того, — тихо сказал Рейневан, глядя Либенталю прямо в глаза, — кроме того, мне не нравится, как ваши милости рассуждают о женщинах. Как бесчестно это рассматривают. Кто-нибудь может подумать, что всех женщин вы мерите одной меркой. Что для вас все они одинаковы.

— Чтоб меня удар хватил! — Либенталь саданул кулаком по столу так, что подскочила посуда. — Ради Бога! Я не сдержусь!

— Вы заткнетесь или нет? Черт побери...

— Господин Белява, — перегнулся Строчил через стол. — Что на тебя нашло? Перепили или как? А может, приболели? Сначала отец, теперь какие-то бабы... Что с гобой?

— Я не согласен с тем, что все женщины одинаковы.

— Все одинаковы! — зарычал Либенталь. — Одинаковые, мать и туда, и обратно! И одному и тому же служат!

— Ну нет! — Рейневан вскочил из-за стола, принялся размахивать руками. — Нет, господа! И слушать не хочу! Я едва сдержался, — он пискляво повысил голос, — когда вы Отца Святого оскорбляли, папу Мартина V, с жопой его сравнивая, обзывая старой развалиной и пердуном! Но отказывать в почестях Божьей Матери? Говорить, что ее почитать не следует? Что она такая же, как все женщины, что cicut ceterae mulieres[170] зачала и родила? Нет, этого я спокойно слушать и не подумаю! Я вынужден покинуть ваше общество!

У Либенталя и Придланца отвисли челюсти.

Не успели они отвиснуть окончательно, как четверо грустных из-за стола в углу вскочили. Как по команде вскочили также и кнехты в кожаных кабатах.

— Именем Святой Инквизиции! Вы арестованы! Либенталь оттолкнул стол, схватился за меч, Строчил пинком перевернул скамью, Придланц и Кун разом сверкнули выхваченными клинками. Но у четверых грустных неожиданно объявились сторонники. На лбу Куна с треском разбился глиняный горшок, брошенный с невероятной точностью и силой одним из обшитых раковинами пилигримов. Баварец ударился спиной о стену, и прежде чем пришел в себя, его уже крепко держали в объятиях два цистерцианца. Третий цистерцианец, высокий, но крепкий и мускулистый, ударил Либенталя плечом, хватил коротким и точным слева, добавил справа. Либенталь ответил, монах увернулся. Немного, но достаточно, чтобы кулак едва лизнул ему тонзуру, сам проделал снизу отличный хук, а потом еще выдал прямой. Прямо в нос. Либенталь залился кровью, скрылся под толпой навалившихся на него кнехтов. Другие уже успели обезоружить Строчила и Придланца.

— Вы арестованы, — повторил один из грустных. Никто из них в драку не ввязался. — Именем Святой Инквизиции — вы арестованы. За богохульство, святотатство и оскорбление чувств.

— Чтоб вас псы вусмерть затрахали! — ревел прижатый к полу Придланц.

— Это будет запротоколировано.

— Сукины дети!

— И ты тоже.

Вероятно, нет нужды добавлять, что Рейневана уже давно не было в комнате. Как только началась суматоха, он сбежал.

Конюшенный мальчишка выполнил просьбу, не расседлал одного из коней. До захода солнца было еще настолько далеко, что ворота не заперли, и настолько близко, чтобы на дороге уже не было ни души, никого, кто мог бы дать указания погоне. А Рейневан не сомневался в том, что погоня не заставит себя ждать, начнется сразу же, как все выяснится. Преследовать его будут, он это знал, не только его недавний эскорт, но и те грустные, в которых он безошибочно распознал людей инквизиции. Необходимо было как можно скорее увеличить дистанцию, удалиться настолько, чтобы надвигающиеся сумерки расстроили планы преследователей. Когда опустится мрак, он должен быть далеко. Любой ценой. Даже если для этого придется загнать коня.

Счастье, казалось, по-прежнему сопутствовало ему, конь пока что не проявлял в галопе признаков усталости. Начал мылиться и ходить боками только тогда, когда доскакал до бора. Здесь Рейневан в любом случае должен был сбавить темп. В бору было уже почти совершенно темно.