Божьи воины

— Ну как же, вынес. — Шарлей показно возмутился. — Много знаний, жизненных и других. Множество мудрых максим, воспоминание о которых позволяет мне сегодня жить прилично. У меня, — он театральным жестом отер слезы, — у меня в ушах до сих пор звучит доброжелательный голос моего отца. Я никогда не забуду его драгоценных указаний, которые запомнил и которыми неизменно руководствуюсь в жизни. Например, после святой Схоластики надень толстые штаны. Или: из пустого и Соломон не нальет. Или: кто с утра хватанет, тому на весь денек хватит. Или...

Самсон фыркнул. Рейневан вздохнул. С сосулек капало.

Рождество Христово, Nativitas domini, отмечали «Под колокольчиком» действительно шумно, хоть только в своей компании. После недолгого потепления снова начались метели, заваленные снегом дороги снова отрезали постоялый двор от мира, впрочем, в такую пору вообще мало кто путешествовал. Кроме Рейневана, Шарлея и Самсона, кроме Фогельзанга, Урбана Горна и Тибальда Раабе, праздник отмечал хозяин «Колокольчика» Марчин Праль, который по этому случаю без сожаления урезал запасы своего погребка на несколько бочонков рейнских, мальтийских и семиградских вин. Жена хозяина, Берта, позаботилась о богатом и вкусном меню. Единственным гостем «извне» оказался мамун Йон Малевольт, который, ко всеобщему удивлению, прибыл не один, а в обществе двух лесных ведьм. Неожиданность была колоссальная, но отнюдь не малоприятная. Ведьмы оказались симпатичными женщинами эффектной внешности и поведения, и после того как был сломан первый лед, они были приняты всеми, включая напуганную вначале Берту Праль.

Ведьмы придали торжеству блеск еще и тем, что притащили с собой два большущих чана бигоса. Отличного бигоса. Определение «отличный» было здесь, впрочем, совершенно недостаточным, да и само называние «бигос» было недостаточным и неадекватным. Приготовленное лесными колдуньями блюдо было истинным гимном во славу тушеной капусты, гимном, распеваемым совместно с лаудой в честь копченой грудинки и солонины, псалмом во славу дичи и дифирамбом жирному мясу, мелодичной и полной любви канцоной сушеным грибам, тмину и перцу.

Исключительно точно всей этой поэзии соответствовала привезенная Малевольтом полынная водка. Прозаичная, но эффективная.

Зима, уже и в декабре ядреная, лишь после Circumcisio Domini показала, на что способна. Бураны набрали силу, несколько суток не прекращая валило днем и ночью. Потом небо прояснилось, из-за туч пробилось бледное солнце. И ударил мороз. Он прихватил с такой силой, что мир, казалось, застонал. И замерз, окоченев.

Мороз был такой, что, даже выходя по нужде или по дрова, можно было крепко обморозиться. На Горна и Тибальда, которые на Трех Царей решили выехать, смотрели как на сумасшедших. Но Горн и Тибальд выехали. Им было необходимо.

Был год 1428-й.

Урбан Горн вернулся восемнадцатого января. Будоражащая весть, которую он привез, вырвала компанию из сонной зимней апатии.

На князя Яна Зембицкого совершили покушение. На Трех Царей, в день Откровения Господня. Когда князь после мессы выходил из церкви, покушавшийся пробился сквозь стражу и кинулся на него со стилетом. Ян уцелел исключительно благодаря самоотверженности двух своих рыцарей: Тимотия Фон Рисина и Ульрика фон Сейфферсдорфа, которые заслонили его собственными телами. Рисину даже достался предназначенный князю удар, этим воспользовались другие, обезоружившие нападавшего. Им оказался не кто иной, как Гельфрад фон Стерча, рыцарь, несколько лет пропадавший где-то в чужих краях, которого все, в том числе и собственный род, считали мертвым.