Божья кара

Чтобы не томить неизвестностью, сразу признаюсь – я сознательно опустил всю подготовительную работу, которую взяли на себя Саша и Амок. Не стал описывать, как мотался Сашин водитель по магазинам Джанкоя и Симферополя в поисках рулона красной ткани, как нашел он, все-таки нашел на каком-то заброшенном складе рулон кумача, оставшийся от старых еще времен, когда большевики запасались такой вот тканью, устилая ею столы с президиумом, белой разведенной известью писали на кумаче лозунги, призывая к ликованию по случаю Первого мая и Седьмого ноября, шили из него пионерские галстуки и наряды для Деда Мороза, вешали флажки на столбах, а еще ленточки для разрезания при открытии лодочной станции, автовокзала, общественного туалета...

Было, ребята, было...

А еще я, тоже сознательно, опустил возню Саши и Амока вокруг паруса, расстеленного на черной гальке Сердоликовой бухты – с помощью строительного пистолета железными скобами они крепили кумачовые полосы к серому полотнищу, делая его алым. А в это время яхтовая команда Саши драила палубу и каюты, делая их не просто сверкающими, а праздничными.

Ребята, а стол, а угощения, а напитки! С музыкой выручил Слава – из своего ресторана он прихватил аккордеониста, в том же «Зодиаке» одолжил трубача и скрипача. Неплохой, между прочим, оркестр получился, с надрывом, что и требовалось для всей этой затеи. Правда, недешево обошлась Саше аренда бухты на целые сутки – место неприкосновенное, заповедное. Но удалось, получилось, состоялось. Под клятвенное обещание, что ни одной бумажки, пробки, стекляшки на берегу не останется.

Когда яхта подошла к Сердоликовой бухте, все увидели на берегу накрытый стол под белой скатертью. Рядом, с полотенцем через руку, стоял официант, весь в черном, но в белоснежной рубашке и малиновой бабочке. В сторонке расположились музыканты – три несколько потрепанные физиономии. Они всю ночь репетировали, время от времени взбадривая себя коньяком.

По толстой доске с перекладинами Амок вынес Наташу на берег и осторожно опустил на черную гальку с голубыми агатовыми вкраплениями. Саша под трубу, аккордеон и скрипку спел: «Прощай, мой Коктебель, ты мне не по карману. В иных краях теперь хмельные песни петь. Прощай, мой Коктебель, я опасаюсь спьяну вдали от милых мест проститься не успеть...» Жора, услышав родные свои строки, всплакнул, сам не заметив этого, Аделаида собственной ладошкой смахнула слезы с его щек, и поэт, уже не таясь, припал к ее обнаженному плечу...

– Все так и должно было случиться, – произнес Равиль, глядя в светлеющее небо.

– И чем все кончится? – спросила Наташа.

– Ничем, – безжалостно ответил маг, колдун и экстрасенс.

– И это нельзя изменить?

– А зачем? Это лучший вариант.

– Для кого?

– Для тебя, Наташа, для тебя, красавица. Вокруг тебя сейчас клубятся судьбы, ты в опасности, тебе надо быть осторожной.

– Но я хоть выживу?!

– Да, – ответил Равиль с некоторой заминкой. – Хотя... Смотря что иметь в виду.

– Это точно?

– Да. Да. Да, – повторил Равиль несколько раз.

– Когда несколько раз говорят «да», это означает «нет».

– Наташа, тебя это не касается. Все будет прекрасно.

– Но ты сказал, что все закончится ничем.

– Ничем – это и есть прекрасно.

– Лукавишь, колдун.

– Конечно, – тонко улыбнулся Равиль в ассирийскую свою бородку.

Оркестр играл «Мурку», «Отошли в предание притоны», «И ветер дул в распахнутые двери»... И действительно, на берегу Сердоликовой бухты время от времени возникало ощущение, что над головами гостей, потерявших чувство реальности, проносится невидимый и неслышимый ветер, перемешивая судьбы и события, перемешивая прошлое, настоящее и будущее. Но поскольку коньяка, каберне и мадеры было вдоволь, это никого не волновало, более того, забавляло. Как в молодости забавляют мысли о собственной смерти, которая случится так не скоро, так не скоро, что может и вообще не случиться...

Яхта «Мурка» колыхалась в волнах недалеко от берега, красные отблески от паруса бесновались в лазурных волнах, проносились по разгоряченным лицам, а воздухе сверкали два ножа... Нет-нет, ничего страшного, это просто слова из песни. Да, в воздухе сверкнули два ножа... Пираты затаили вдруг дыханье, все знали атамана, как вождя и мастера по делу фехтованья...

А ветер дул в распахнутые двери, в распахнутые судьбы, в распахнутую дыру в соседний мир...

Слова песни все произносили с каким-то нездоровым нажимом, будто клялись друг другу в чем-то, о чем нельзя говорить открыто, в чем и клясться-то нежелательно, поскольку клятвы эти хорошо слышны в потустороннем или, лучше сказать, параллельном мире, куда некоторые из веселящихся наведывались совсем недавно...

Чего не бывает на свежем морском воздухе, на черной гальке с голубыми агатовыми вкраплениями, в свете неверных и нервных бликов от алого паруса, чего не бывает, ребята...

А потом наступил вечер.

А потом наступила ночь.

И усталость.