Божья кара

– А имя Костя ты слышал раньше?

– Да мало ли их...

– Вчера мы собирались его казнить, – невозмутимо произнес Равиль.

– Ни фига себе, – Андрей снова сел на плиту. – А с чего ты взял, что именно он имеется в виду?

– Вспомни дату. Он умрет сегодня.

– Ты хочешь сказать, что... Михаил и Костя – одно лицо? Хотя постой, кто-то мне уже говорил об этом...

– Настоящее его имя, по паспорту – Михаил. А Костей он назвался на всякий случай, чтоб не сразу догадались.

– А с чего ты взял, что у нашего маньяка фамилия Гуляев?

– Олег Иванович сказал. Я спросил – он ответил. Хозяйка квартиры паспорт ему отдала. Паспорт она у себя хранила. Обычно так все поступают, чтобы клиент не сбежал, не заплатив. В паспорте, кстати, указана и дата его рождения... Вот она, выбита на этом камне.

Андрей долго молчал, глядя на громаду Карадага – здесь она была совсем рядом, временами казалось даже, что она нависает над головой. Солнце поднималось все выше, утренняя дымка рассеялась, подул легкий ветерок, значит, на море пошла волна, и вода у самого берега уже не выглядела столь целомудренно прозрачной.

– Хорошо, – сказал Андрей. – Продолжим наши игры. – Он вынул из кармана мобильник и набрал номер. – Олег Иванович? Андрей вас приветствует в это прекрасное утро! Мы с Равилем сегодня уезжаем. Да, московским поездом. Подходите к одиннадцатому вагону... Обнимемся, облобызаемся, по глоточку пропустим за наши будущие встречи! Здесь и Равиль рядом, кланяется вам, тоже жаждет повидаться на прощание... Спасибо, передам. Да! А как поживает наш клиент?

Андрей долго молчал, слушая следователя, кивал, склонял голову то к одному плечу, то к другому и, наконец, попрощался.

– Ну что? – спросил Равиль.

– Жив. Глазками моргает, даже подмигивает. Залатали его ночью, кое-где швы наложили, крови добавили – маловато в нем крови осталось после наших процедур. Ночью его доставили в реанимацию, но утром перевели в обычную палату. Отдельную, правда. Так что к этой плите надо присмотреться, выходит, ошибочка вышла у каменных дел мастеров, которые эти цифирьки высекали.

– Еще не вечер, – невозмутимо ответил Равиль и поднялся. – Пошли, здесь нам больше делать нечего.

– Я вижу, ты огорчился, когда узнал, что маньяк жив?

– Ничуть. Понимаешь, Андрей, что происходит... За все надо платить...

– Много?

– Я не о деньгах. А потому – много. Я поймал себя на том, что уже вроде и огорчаться в полную силу мне не удается, и радость как-то не очень радует... Видимо, все эти мои кандибоберы не проходят даром... А с другой стороны – что есть, то есть. Не хочу ничего менять. Да и права такого мне не дано. Пошли... Слава прощальный обед готовит, опаздывать негоже. Поэты, они такие... Обидчивые.

И прощальный обед у Славы Ложко описывать не буду. Надоело. Был знойный полдень, маленький столик с видом на Карадаг, подернутый голубоватым маревом, жизнерадостные визги пляжников и пляжниц, коньяк «Коктебель» в граненых бутылках и закуска, на которую не поскупился гостеприимный хозяин.

Провожать московских гостей на вокзал в Феодосию отправились Амок с Наташей. К Аделаиде в гостиницу завезли мебель, и ей необходимо было при этом присутствовать, у Жоры в этот день была тренировка детской футбольной команды, он даже к коньяку не прикоснулся, у Славы обычные хлопоты, ресторанные. Оставались Амок и Наташа. Вот они-то вместе с Андреем и Равилем уселись в просторную машину Саши. Нарушив все правила приличия и предписания местных властей, он подъехал прямо к «Богдану», к литературно-музыкальному салону.

Когда дело касалось Славы Ложко, все местные законы теряли свою обязательность и незыблемость. И это было правильно. Обязательность и незыблемость всегда хрупки и ненадежны. Жизнь гибче, мягче и долговечнее любых предписаний.

Перенесемся сразу на платформу, раскаленную под полуденным солнцем, к составу, к железным вагонам, притронуться к которым было совершенно невозможно. Их обволакивал густой, вибрирующий на солнце воздух, размывая контуры и четкие очертания, и весь состав от этого казался каким-то видением, миражом, который каждую минуту мог исчезнуть под легким дуновением ветерка.

Прошли в купе, рассовали сумки, вынули две бутылки холодного алиготе, которые Слава великодушно подарил на дорогу, разлили в стаканы, которые опять же великодушно дал проводник, разрезали небольшую дыню под названием «колхозница» и славно посидели за беседой, легкой, необязательной и, простите, повторюсь, великодушной по отношению друг к другу.

Наташа дерзила, Амок отмалчивался, Равиль блистал предсказаниями, Андрей неотрывно смотрел на Наташу, она это чувствовала, и все было прекрасно.

А потом пришел Олег Иванович. Он был сдержан, тускло поздоровался, поставил на стол бутылку коньяка «Коктебель» и сел в угол, подальше от стола. Легкая атмосфера тут же улетучилась, и все молча уставились на следователя.

– Что-нибудь случилось? – спросил Равиль.

– Он умер.

Андрей быстро взглянул на Равиля и опустил голову.

– Ни фига себе, – только и пробормотал он без выражения.