Божья кара

Света присела на некотором расстоянии. Парень сидел, поставив локти на колени и глядя прямо перед собой.

– Хорошо выглядишь, – проговорил он, помолчав.

– А чего мне выглядеть плохо? Ты ведь еще не поработал надо мною.

– Хочешь, я скажу тебе одну вещь...

– Скажи. Интересно даже.

– Я ничего не помню. Представляешь... Я совершенно ничего не помню. Из того, что произошло.

– А как меня зовут, помнишь?

– Ладно, Света, ладно... Я говорю то, что есть.

– Может, это и не ты был?

– Может...

– Вон ты куда гнешь...

– Я никуда не гну. Я делюсь с тобой тем, что есть.

– А как кровь с себя смывал, помнишь?

– Нет.

– Так ведь и одежда на тебе должна быть в крови. Не голым же ты домой добирался.

– Я сжег всю одежду.

– Почему? В крови была?

– Да. В крови. Я тоже весь порезался... А как все произошло, не помню. Ничего не помню. Провал.

– А раньше резал детей?

– Не помню.

– Напомнят.

– В каком смысле?

– Такие случаи в картотеки собирают. Им достаточно взять тебя и про все другие случаи напомнят. Память твою освежат. Подозреваю, ты и в других местах наследил. Фотки покажут, экспертизы, отпечатки... Это милиция не нашла твоих следов. А я-то их сразу увидела, сразу поняла, какой гость навестил Лену...

– И какие же я следы оставил? – Парень наконец распрямился и в упор посмотрел на Свету.

– Оставил, дорогуша. Следы всегда остаются.

– Света, сделанного не вернешь, но я не вру... Говорю же – провал в памяти.

– И что из этого следует? Провал у тебя случился в одном месте, писька наслаждения потребовала, крови захотелось детской... И что из всего этого следует?

Парень долго молчал, хотел было закурить, но спрятал сигареты и, поставив локти на колени, опять уставился в просвет между киосками.

– Ну не такая я уж сволочь! Может, больной? – В его голосе прозвучало нечто вроде надежды.

– А какая разница? Больной ты или здоровенький? В любом случае тебя уничтожать надо. А может, за тобой давно след тянется из трупиков, ножом исполосованных? Может, тебя по всей стране ищут? А ты тут на солнышке маешься – а может, я больной, а может, я не сволочь... А одежку окровавленную сжег. Значит, все понимаешь. Значит, и провалы у тебя как раз там случаются, где опасность светит.

Света поднялась со скамейки, уже собираясь уйти, но парень успел схватить ее за руку.

– Подожди. Я еще кое-что хочу сказать... Сядь.

Света села.

– Ты должна знать... Нам с тобой не разъехаться... Я всегда буду с тобой, хочешь ты того или нет. Я от тебя не отстану.

– И будешь время от времени приходить ко мне с окровавленным членом? Отмываться будешь приходить? Трусишки твои я должна буду застирывать? Да? Кровь засохшую я буду из-под твоих ногтей выскребать, да?! Хочешь, скажу... Я тебя собственными руками удавлю.

– Ладно... Разберемся... Это хахаль твой старый приехал? В поселке поговаривают, дочки твоей отец?

– Ну? Ты что-то сказать хотел?

– Передай ему – пусть не возникает. Не надо ему возникать. И сама тоже...

– Что тоже? Заткнуться?

– Вроде того. Я сказал то, что хотел. Правду сказал. Повинился, как мог. Но голову в петлю совать не буду. И постоять за себя еще могу. Если меня до сих пор не взяли, то уже и не возьмут. Нет у них доказательств. И следов не осталось. Я это сделал или кто другой... Проехали. Поняла? Проехали.

– Поняла.

– Тут слухи дошли, что божью кару накликать на меня хочешь? Вот это – пожалуйста. Сколько угодно. Молись по ночам. В церковь можешь сходить разок-другой. Исповедоваться в грехах захочешь, тоже не возражаю. Но со словами осторожней. Пасть свою не раскрывай.

– Неужели порвешь?

– Порву. И ты знаешь, что смогу. И ничто меня не остановит. И это ты знаешь.

– Ты, похоже, выздоравливаешь? Память возвращается? Опять на кровушку потянуло?

– Я все сказал. Живите, плодитесь, размножайтесь. Солнце, воздух и вода к вашим услугам. Но ведите себя прилично. Берегите себя. Вы еще молодые, и ты, и твой хахаль. У вас еще дети могут быть. Хорошенькие.

– А вот это ты напрасно сказал, дерьмо собачье. Тут ты маленько перегнул палку.

– Жизнь покажет, – улыбнулся парень.

– Смерть покажет, – поправила его Света.

Андрей уныло брел вдоль ржавых заборов, исполосовавших парк, как шрамы, нанесенные рукой сильной и безжалостной, брел, словно желая убедиться, что причудливые эти заборы – не лабиринт, сооруженный для потехи разомлевших пляжников, а действительно железная поступь нового времени. Брел, пока не вышел все к тому же раскаленному на солнце бассейну, в котором никто никогда не видел воды – только бутылки, только пакеты, только срамные отходы ночной человечьей жизни.

Впрочем, вода здесь все-таки когда-то была, поскольку камень, торчащий заскорузлым пальцем в небо, был покрыт ржавчиной, какая бывает от неочищенной водопроводной воды – то ли пытались когда-то отмыть камень от плесени, то ли из каких-то щелей били в далеком прошлом жиденькие фонтанные струйки, которые ни с чем пристойным сравнить просто невозможно...