Божья кара

Но что делает Амок дальше! Одним движением руки он опрокидывает пустой уже стол, две ножки, расположенные диаметрально, сводит вместе, отчего они тут же выворачиваются из своих гнезд вместе с железными болтами, с навинченными на них гайками и шайбами. И жиденькие вроде бы ножки ресторанного столика сразу превратились в оружие страшное и всесокрушающее, вполне пригодное и для Куликовской битвы, и для Ледового побоища.

– Искрош-ш-ш-у, – прошипел Амок.

– Не шутишь? – ощерился Зэк.

– Ш-ш-ш-учу...

Зэк не дрогнул. Да ему и нельзя было вести себя иначе – весь он со всеми своими потрохами был сейчас, как на кону. Оплошай, слиняй, и все – нет тебе больше места в Коктебеле, поищи другое. Можешь, конечно, и остаться – живи, улицы подметай, плитку клади, но не возникай. А про Наташу забудь просто начисто. Увидишь на улице – переходи на другую сторону, как бы чего не вышло...

Такая вот жизнь у него начнется, дрогни он сейчас.

Он удачно приблизился к Амоку, когда у того обе ножки с железными болтами на концах были опущены и к удару не готовы. Однако в этом положении у Амока оказалось и преимущество – когда занесенный для удара нож опускался на него сверху, он, сделав шаг в сторону, да, опять спасительный шаг в сторону, что было силы выбросил ножку в правой руке снизу вверх.

Удар острой грани ножки пришелся на тощеватое зэковское предплечье.

Да, хоть и закрытый, но все-таки перелом.

Нож упал на пол, как говорится, звеня и подпрыгивая. Зэк, завывая от боли, обхватил здоровой рукой поврежденную и, согнувшись пополам, шагнул было к своим приятелям, но Амок, взяв его за шиворот, развернул в обратную сторону, подволок к выходу и выбросил на набережную со словами, которые никто никогда не сможет обесценить и никто, слышавший их на переполненной набережной, не забудет...

– Пшел вон, педик вонючий! Жопа позорная!

Не удержавшись на ступеньках, Зэк упал на бок, стараясь, чтобы поврежденная рука не коснулась асфальта. Ему помогли подняться, усадили на скамейку. Подошел Игорек, ребята, которые сидели с ним за столом, но на все их слова Зэк отвечал только тихим, жалобным поскуливанием.

– Надо же, – протянул просветленно Игорек. – Я думал, что мне тебя опасаться надо, оказывается, вон кого...

– Я с ним еще разберусь, – с трудом проговорил Зэк.

– Не уверен, совсем даже не уверен, – ответил Игорек. – Да и не стоит, наверно, Зэкушка ты наш недосиженный... То, что он тебе морду набил без спросу, руку сломал... Ты еще хорошо отделался. Он ведь и в самом деле этими болтами мог тебя искрошить... Но это все ерунда... Знаешь, что самое главное... Страху в нем нет. С Наташкой одного поля ягоды. Оба оторвы. Психи. Полные психи. Слышал, как они армянскую шашлычную разгромили? Вдвоем на все землячество поперли. И обратили в бегство, – усмехнулся Игорек. – А ты собираешься с ним счеты сводить... Не советую. Раны тебе залечивать надо. На морду пластырь, на руку гипс. К осени оклемаешься.

– Ты лучше с него за ущерб взыщи... Хрусталь, мебель, посуда...

– Знаешь, – Игорек почесал щетину... – Поостерегусь. Такого человека нельзя во врагах держать. Лучше я ему с Наташей стол накрою. С кагором. Как я успел заметить, кагор ей понравился. И на здоровье.

Амок с Наташей сидели в посудомоечной, вполголоса обсуждая случившееся. Тетя Нюра мотанулась на кухню, в зал, к бару и принесла угощение по случаю победы над злыми силами – по куску мяса и по полстакана коньяку. И себя не забыла.

– Такие дела запивать надо, – хмуро сказала тетя Нюра, поднимая свой стакан. – Не то повторяться будут. А результат может быть разным.

– Слушай, Амок... А ты ведь страшный человек, – сказала Наташа.

– Раньше не знала?

– Догадывалась, конечно. Но чтобы вот так размазать Зэка... Я-то его побаивалась, честно говоря...

– А сейчас?

– Сейчас его просто нет. Знаешь, что мне больше всего понравилось... То, что ты там ножками от стола махал, это каждый может...

– Наташка... – остановила ее тетя Нюра. – Заткнись. Дурь несешь. Ты попробуй выверни эти ножки из стола-то...

– Я к тому, что мне больше всего понравились его слова, которые он на прощание Зэку сказал... Когда на набережную вышвыривал. Это был высокий класс. И по смыслу, и по исполнению. Выпьем за артистизм!

– Да ладно, – смутился Амок. – Когда прижмет, и не такое выдашь.

– Спиши слова! – рассмеялась Наташа.

– Говорю же – сами найдутся. Ты когда сегодня освобождаешься?

– Утром. Налоговое управление Феодосии гудит. Рассвет встречать будут. Балдеют наши клиенты от восхода солнца. Говорят, море в эти часы особой энергией заряжает. На всю жизнь.

– Это хорошо, – проговорил Амок со странным выражением – будто думал совершенно о другом, а слова произнес первые попавшиеся, какие подвернулись.

– Что хорошо? – насторожилась Наташа.

– Что увидимся. На рассвете. Побалдеем вместе с твоими клиентами.

– Темнишь, Амок, – протянула Наташа. – Что-то в голосе твоем... Прозвучало... Ладно, катись. Если опоздаешь к восходу – не прощу. Несмотря на все сегодняшние твои подвиги. Понял?

– Как не понять, – проговорил Амок, и опять что-то в его словах насторожило Наташу.