Божья коровка

К выпускным экзаменам в вечерней школе Борис подошел с заполненным более чем наполовину табелем. Получил оценки по всем предметам за исключением математики и русского языка, а еще — литературы, физики, химии, истории и иностранного языка. Их предстояло сдать с остальными учениками, причем, первые два предмета — письменно. Экзамены ожидались серьезные: их контролировал гороно[1] — так объявили в школе. Возможно, просто припугнули, чтоб ученики не расхолаживались, но на всякий случай следовало подготовиться.

Индивидуальная сдача предметов проблем Борису не доставила, за исключением белорусской литературы. Тут он откровенно плавал. Слава Богу, что язык сдавать не требовалось, поскольку он его не изучал, а вот литературу — непременно. Прочитать всех белорусских классиков в считанные дни было невозможно, да еще, не зная толком языка; и Борис, подумав, сделал ход конем. Заучил на память несколько стихотворений Коласа с Купалой[2] и при собеседовании продекламировал их преподавателю. Тот поморщился:

— Выговор у вас ужасный, ударение ставите неправильно. Словно иностранец.

— Так в России жил, — объяснил Борис. — В Минск недавно переехали. Белорусский я не изучал.

— Ну, и как вам мова[3]? — подкузьмил преподаватель.

— Сочная, красивая, — отвечал Борис. — Мне особо нравятся стихи. Прямо в душу западают.

Преподаватель глянул с подозрением[4], но Борис сделал честные глаза.

— Тройку так и быть поставлю, — вздохнул экзаменатор.

— Дзякуй[5], — поблагодарил Борис.

Тройки он схватил еще по биологии и астрономии. Николай-Борис и в прошлой жизни знал их плохо, память тут не помогла. Ну, а выучить предмет в считанные дни, да еще работая, нереально. Но Борис не огорчился — главное, не двойки. Вот по физкультуре и начальной военной подготовке получил «отлично». Сдал за пять минут. Не в вечерней школе — здесь такому не учили, в общеобразовательной по направлению. Сделал десять раз подъем переворотом (при его-то силе — ерунда), разобрал-собрал на время автомат Калашникова. Преподаватели пришли в восторг.

— Где так наловчился? — удивился военрук.

— Так отец был командиром роты, — вновь соврал Борис. — Даже пострелять давал.

— Молодец, — одобрил военрук. — Тоже будешь офицером?

— Если сдам экзамены в училище, — сообщил Борис.

— Что ж, старайся, — военрук поставил ему «пять».

Выпускные экзамены вопреки нагнетанию страхов, распускаемых учениками, проходили без проблем. Представители гороно не появились, и преподаватели были снисходительны. По всем устным экзаменам Борис получил «четверки», сочинение написал на «тройку», математику — на «хорошо». Неплохой вышел аттестат для приблудного ученика. Сдав экзамены, Борис пришел к директору и вручил ему бутылку коньяка, палку колбасы и индийский чай в жестяной банке.

— Спасибо, Алексей Сергеевич, — сказал, отдав гостинцы. — За то, что разрешили сдать экзамены.

— И тебе спасибо, — директор улыбнулся. — Но не за подарки, хотя за них, конечно, тоже. Признаться, я не верил, что сумеешь. Только мне сказали, что Коровка подготовился отменно, лучше многих тех, кто посещал уроки. Единственный случай в школе. Теперь мы знаем, что такое можно. На выпускной пойдешь?

— Нет, Алексей Сергеевич. Для ребят я чужой. Пусть празднуют в своем кругу.

— Как знаешь, — согласился директор. — Но аттестат вручу на общей церемонии. Пусть остальные видят. Хоть не учился с ними, но сдал экзамены не хуже.

Поученный аттестат Борис первым делом показал Алексеевне. Та поздравила и пообещала премию. Как оказалось, в торге поощряли стремление учиться. От Алексеевны Борис узнал, что в гастрономе большинство работников не имеют законченного среднего образования. Семь-восемь классов и торговое училище. Сама директор закончила техникум, в торговле это — о-го-го, немногие такой диплом имеют.[6]

— У нас лишь только Михаил, напарник твой, учился в институте, — сказала Алексеевна.

— И грузчиком работает?

— Ой, проболталась! — директор прикрыла рот рукой. — Молчи об этом, Боря!

— Могила! — пообещал Борис. — Но скажите, как случилось.

— Да сидел он, — сообщила Алексеевна. — При Сталине, по политической статье. Студентом был в конце 40-х и в компании с друзьями как-то распустил язык. Они там все советскую власть критиковали. Кто-то написал донос, их всех арестовали и судили. Отвесили по восемь лет, только до конца он их не отсидел — при Хрущеве отпустили. Реабилитировать таких начали не сразу. Поначалу даже запрещали приезжать в большие города. Михаил же до ареста жил с родителями в деревне Зеленый Луг — той, что за пустырем напротив гастронома, а в то время это был Минский район. Поселился у родителей, долго искал работу, но не брали — политический преступник. Вот грузчиком и стал, — Алексеевна вздохнула. — Как судимость сняли, восстанавливаться в институте сам не захотел. Женился, дети появились. Мне он говорил, что грузчиком ему нравится больше, чем учителем, хотя мог бы завершить образование. При Хрущеве таким несправедливо осужденным или их детям стали помогать, словно извиняясь за несправедливость.[7]