Божиею милостию, Мы, Императрица...

   - Вероятно, Вы не понимаете всей серьёзности ситуации, господин Плеханов! Вы купили себе билет в один конец, а потому не будет ни возмущённых статеек в берлинских или парижских газетах, и, тем паче, не будет протестов британской дипломатии. Русский эмигрант Плеханов просто бесследно исчез в Лондоне, и никто не знает, что случилось с этим беднягой. Потому оставьте всякую надежду... Да, из Швейцарии Вас было тяжело достать, но в Лондоне всё прошло просто велико­лепно. Совсем немного хлороформа, лихой извозчик, домчав­ший в порт, и невзрачный пароход, в трюме которого Вас и доставили в Пе­тербург.

   - Но ведь это гнусное насилие, - возмутился Плеханов. - Попрание цивилизованных норм международного права! Меня будут искать мои друзья, они обратятся в газеты, а уж журналисты докопаются до правды!

   - Что ж поделать, если власти европейских стран не желают выда­-

   вать нам наших же государственных преступников... Именно потому мы вынуж­дены были пригласить Вас домой таким необычным спосо­бом. Вы стали первым в череде тех, кому ещё предстоит вернуться в Россию с нашей помощью. Господам революционерам отныне при­дётся уяс­нить, что наши руки, руки "Священной дружины" длиннее, чем ноги предателей!

   Председательствующий открыл папку и торжественным голосом зачитал обвинение. Плеханов обвинялся в создании антиправитель­ственного политиче­ского сообще­ства, призывах к ниспровержению государст­вен­ного строя, изготовлении и рас­пространении антиправи­тельственной ли­тературы, а также в побуж­дении к враждебным дей­ствиям против России.

   Ему припомнили всё, вплоть до отдельных высказываний, сделан­ных три года назад, в агусте 1893 года, в Цюрихе на третьем кон­грессе II Интерна­ционала. Тогда Плеханов, получивший мандат от Петербург­ского кружка и от "Русского социал-демократического об­щества" в Нью-Йорке, в своём выступлении яростно обрушился на Россию, заклеймив свою Родину, как оплот международной реакции и воен­ной опасности.

   Председательствующий нацепил на переносицу очки в железной оправе и стал читать какой-то документ: "Уже давно пора покон­чить с рус­ским царизмом, позором всего цивилизованного мира, с по­стоянной опасностью для европей­ского мира и прогресса культуры. И чем больше наши немецкие друзья нападают на царизм, тем более должны мы быть благодарны. Браво, мои друзья, бейте его сильнее, сажайте его на скамью подсудимых возможно чаще, нападайте на него всеми имеющимися в вашем распо­ряжении средствами! Что же касается рус­ского народа, то он знает, что наши немецкие друзья желают его сво­боды".

   Оторвавшись от чтения, обратил свой взгляд на Плеханова и спро­сил:

   - Вами ли были сказаны эти слова, подсудимый?

   - Мне тяжело сейчас точно вспомнить, господа, что именно я гово­рил, - голос Плеханова на мгновение дрогнул. - В конце концов, на конгресе мы лишь обменивались нашими взглядами, не более того. Помнится, что я действительно высказался в поддержку господина Бебеля, который, кстати, является депутатом германского рейстага. Но это не более, чем дискуссия, просто слова... Неужто вы хотите меня обвинить в этом?

   - Нет, господин Плеханов, вы обвиняетесь в государственной из­мене, не более того, - голос председательствующего звучал скрипуче, очень неприятно. - Ведь это Ваши слова: "Если бы немецкая армия перешла наши границы, она пришла бы как освободительница, как пришли французы национального конвента сто лет тому назад в Гер­манию, чтобы, победив князей, принести свободу народу". Таким об­разом, любезнейший, Вы высказали призыв к тому, чтобы германская армия вторглась в Россию, а это и есть государственная измена, что по ны­нешним временам карается виселицей.

   "Первый русский марксист", до того момента державшийся гордо и самоуверенно, вдруг поник, его лицо посерело. Психологический удар оказался слишком сильным.

   - Но у Вас есть выбор, господин Плеханов. Наша всемилостивей­шая Государыня может Вас помиловать, при соблюдении ряда усло­вий.

   - О каких условиях идёт речь? - голос Плеханова предательски за­дрожал.