Божий гнев

И потому еще не любили его и завидовали ему, что ни у кого не хватало духа перечить ему. Между тем он нигде не проявлял горячности, кроме боя, где, как простой жолнер, с саблей бросался на неприятеля; в повседневной жизни он был спокойным, но имел железную волю. У него была привычка надевать латы только перед самым сражением, до этого он ехал в простой одежде и лосином кафтане, что также не нравилось тем, которые заковывались в железо с ног до головы.

Получив разрешение, Иеремия выхватил саблю и, дав знак полкам, бросился на казаков; Денгоф за ним. Земля задрожала под конскими копытами.

Король, на своем чубаром коне, в плаще, стоял на холме и громко напутствовал проходящие войска:

— С Богом, за ваши очаги, за веру святую, за костелы! Идите в бой, воскресите славу ваших отцов, которые сделали Речь Посполитую великой и грозной, и могучей! Будем жить для нашей чести!

Между тем как он кричал это громовым голосом, постоянно повторяя: "Умрем за веру и честь!" — епископ Лещинский осенял войска крестом и мощами и благословлял их:

— Benedicat vos Deus!

Хоругви наклонялись, трубы звучали, пушки гремели, а из-за мглы, которая после ясного рассвета спустилась было на долину, снова выглянуло солнце.

Бой уже начался; Нуреддин с таким бешенством бросился с горы на полки бржеско-куявские и обозного хорунжего, что заставил их отступить, а затем повернул влево, заступая путь пешим полкам, которые шли против казаков.

Что делалось дальше, вряд ли бы могли рассказать потом сами участники боя. Полки Вишневецкого сломили казаков; татары явились на выручку, но и их погнали и заставили отступить свежие, вступившие в дело полки.

Тем временем король стоял почти открыто, забывая о безопасности; две-три пули упали подле него, четвертая, пролетев под его конем, контузила Яну Казимиру ногу.

Наконец его насильно увели с этого места.

В эту минуту, уже поздно вечером, орда окончательно ударилась в бегство, бросая все, что с ней было; никакая сила уже не могла удержать ее. Казаки, потеряв массу людей, начали окапываться, решив защищаться в укрепленном лагере.

Казаки и орда давно уже ушли с поля битвы, а поляки все еще стояли на нем, опасаясь измены и нового нападения. Только короля, которому боль в ноге не давала покоя, сняли с коня, но он тотчас встал на колени и вместе с окружавшими его сенаторами запел: "Те Deum", который вскоре раздался тысячеголосым хором по всему полю.

Наступила ночь; люди, изнуренные трехдневным бдением и трудом, падали, как мухи, где кто стоял, и засыпали каменным сном; иной повалился на труп и не почувствовал этого. Наконец, начали осматриваться и считать, кого недоставало и кто уже не мог вернуться, расспрашивать друг друга о том, что делалось во время кровавой сечи, о которой каждый знал только то, что сам делал или видел подле себя.

Полки, погнавшиеся за бегущими, не заходя чересчур далеко, медленно возвращались назад, таща с собой то раненых пленных, то татарские возы, на которых вместо всякой добычи были только кожухи, епанчи, тряпье и приготовленные для вязания польских пленных веревки.

Отряд казаков под начальством Дзедзялы долго отбивался над речонкой Плеснявой и, оттиснутый в болота и топи, принялся там окапываться.

Двинуться дальше не хватило сил ни у жолнеров, ни у шляхты, из которой краковяне и сандомирцы были особенно изнурены.

Короля тщетно убеждали вернуться в лагерь отдыхать; он не согласился, только позволил Бауру, своему доктору, осмотреть контуженную ногу, а ночевать решил в поле; вместе с остальными.

Разбили маленькую палатку для защиты от ветра и росы, потому что дождь, который пошел под конец битвы и превратил поле битвы в кровавое болото, прекратился.

Трудно было найти что-нибудь для подкрепления сил, потому что об этом никто не думал, так что королю подали миску какой-то похлебки, которой он и должен был утолить голод; многие подкреплялись куском сухаря и водкой. Не прекращалось движение на побоище; отыскивали тех, которые не вернулись, подавали помощь еще живым.

Было уже совсем темно, так как небо заволокло тучами, когда при свете факела, зажженного слугами, король внезапно увидел перед собою промокшего и забрызганного грязью Стржембоша в дорожном плаще.

Он еще с утра слышал пушечные выстрелы, но поспел только к ночи, так как ему приходилось избегать бродячих казацких и татарских отрядов, и он с трудом мог добраться до Берестечка живым и с письмами.

Узнав его, король очень обрадовался:

— Давай письма. Здорова ли королева? Давно ли из Варшавы? Что привез?

Ян Казимир осыпал его вопросами, не дожидаясь ответов; велел подать фонарь, чтобы прочесть письма, и, пробегая их глазами, продолжал предлагать вопросы, на которые Дызма отвечал, как умел.

— Видишь, — сказал ему под конец король, — Господь Бог милосердный дал нам великую победу. Неприятель обращен в бегство, казаки напуганы и разбиты, хотя верить им не следует. Уже падали ниц и присягали!