Божий контингент

И, подумав, загустила отвар бульонными кубиками. Почему-то боясь, что в сенях или подполе щи замёрзнут, испортятся или в них залезет какая тварь, она накрыла бак крышкой и, плотно обернув фуфайкой, оставила на ночь в избе – запариваться.

К утру щи прокисли.

В сундуках нашли Витькины старые теплые вещи – телогрейку, валенки, ватные штаны и шапку, одели в них Стаса.

Он долбил мёрзлую землю один – с истовой любовью к простому люду и ненавистью к своим высоким поискам. Пожёг ледяным ломом ладони, содрал кожу и через боль продолжал бороться с непослушной землёй. Почти надорвался, но всё равно вышло не так глубоко, как принято было на кладбище, и когда привезли гроб, был рад, что мука закончилась. Редкий народ, ёжась и притоптывая, быстро простился с покойным и разбрёлся. Вдали показались мордатые электрики – успели, сдержали своё обещание. Теперь справятся без него – московский могильщик от усталости уже плакал навзрыд и оставил тётку одну провожать сына в последний путь…

У кладбищенских ворот старуху терпеливо ждал Сережа Чижов с санями. Неизменная верная лошадь выдыхала густой пар из широких подернутых инеем ноздрей.

Негнущимися пальцами Раиса Филипповна вытащила из платка свернутую в трубочку зеленую бумажку, которая пролежала у неё целый год, и, не разворачивая, бросила на студёный ветер. Трубочка полетела, стукнулась о крышку гроба и, покатившись, упала в темную мерзлоту.

– На, Витя. В Муромке никому не нужны оказались – так на рубли и не поменяли. Может, там тебе пригодятся…

– Вы идите, идите, Раиса Филипповна, не мёрзните – вдруг, всполохнув красными слезящимися глазами, отчего-то поторопили её мордатые, – мы сейчас быстро…

БЕЛЫЙ МАЛЬЧИК

Легенда

1.

– Что, Артёмка? Оторвались мы от мамы? Едем?

– Едем, – весело согласился сын, забираясь с ногами на нижнюю полку.

– Руки протрём?

Я достал пакетик влажных салфеток, который жена сунула мне в боковой карман рюкзака. Сунула и десять раз напомнила о том, что пользоваться ими – обязательно, особенно в поезде.

– Может, не надо? Я же не пачкал руки, – хитро сощурился сын.

– Ладно, попозже, перед едой, – согласился я и заговорщицки подмигнул своему белобрысому отпрыску.

Раз уж отдыхаем от мамы, то отдыхаем от неё в любых мелочах.

К дороге я его коротко остриг, чтобы голове было легче и никакие деревенские репьи, "собачки" и, не приведи господи, клещи с блохами не угнездились в солнечных мальчишеских вихрах. Остриженный, он стал темнее, обыкновеннее. Превратился из неземного домашнего создания с локонами в простого пацанёнка-дошкольника, каких тысячи, а может, и миллионы.

– Пап?

– Что, сынок?

– А у тебя завтра день рождения?

– Завтра.

– А сколько тебе исполнится?

– Тридцать лет и три года.

Большой город за окном вагона сменился посёлками, заводскими корпусами и наконец иссяк, уступив место перелескам. Время уже шло к полудню, к тому же мы ехали в юго-восточном направлении – наползала жара, и пришлось вставать с места, трудиться, отквашивая, отжимая плотно прикупоренную форточку.

– Закройте, сквозняк ведь! Мальчонку-то простудите, – проворчала старая женщина, замотанная в ситцевый платок, – наша соседка по купе. У неё был билет с местом на верхней полке, но в дневных поездах не важно, у кого какое место – всё равно все сидят внизу, будто каждый охраняет от соседей свою четвертушку приставного столика. Будь поезд ночным, я оказался бы в трудном положении. Не уступить нижнюю полку пожилому человеку нельзя, но и ребёнка одного внизу не оставишь. Нет, пожалуй, не уступил бы.

И с форточкой я тоже не поддался на уговоры, сделал так, как считал, будет удобнее нам с сыном. Пусть дует, пусть попутчица ворчит, да пусть хоть начнёт сморкаться или расчихается, лишь бы веяло прохладой.

Женщина умолкла, угрюмо разглядывая невесть откуда катящиеся по окну капли – вагон, наверно, мыли ещё в депо, и теперь встречным потоком воздуха из внешних щелей выгнало затаившуюся воду. Провожая взглядом очередную горошину влаги, пассажирка, скорее всего, сетовала в своих думах на современный мир молодых эгоистов и на беспопощную зябкую старость, в какой-то момент обогнавшую её мечты. Тонкие губы плотно сомкнулись монгольским луком, концы которого стянула книзу жёсткая тетива неодобрения. Но время шло, и шёл поезд, колёса стучали мягко, баюкающе, ветерок из форточки постепенно теплел, и женщина смирилась, оправилась от обиды и даже, порывшись в сумке, достала и протянула Артёму конфету.

– "Лимончик"… Не шоколадная… – сын кисло улыбнулся, – Я шоколадные люблю.

– И что же? Это вместо "спасибо"? Артём! – я попытался притвориться строгим папой, нахмурил брови.

– Ну па-ап, я не люблю карамельные…

Женщина сфинксом сложила руки поверх своей сумки и только качала головой:

– Да-а… Да-а… Не такие мы были. Мы и не знали тогда никаких шоколадных…

Я развёл руками… Раздумывал, что на это ответить.

– Сынок, благодарить всё равно надо…

– Спасибо, – поник Артём пристыженно и отвернулся от нас к окну. Нетронутый гостинец лежал на столике и мелко вздрагивал жёлтой обёрткой в такт колёсному перестуку.