Божий контингент

Трошкина сестрёнка Марина после всех событий тронулась умом. В сознании, потрясённом горем, исчезнувший волк-подранок и подстреленный деревенский житель Гучев почему-то сплелись в одно химерное существо, которое не давало ей покоя. Она рассказывала об ужасном оборотне с фамилией на букву Г" на каждом углу, вызывая лавину слухов и сплетен, а когда выросла, начала и старинные легенды перекладывать на собственный, отравленный манией лад. Она распространяла эти переделанные, срамящие фамилию Гучевых предания везде, где только могла. В конце восьмидесятых даже в газетах публиковали её выдумки. Марина родила дочь, которая, едва дождавшись совершеннолетия, убежала, переехала жить в Москву. Теперь дочь иногда пристраивает свою болезную матушку на лечение в одну из центральных психиатрических больниц страны.

Обо всём этом рассказал продавец, пока я рассматривал образцы мрамора для нового памятника деду. В следующем году я выберу время , приеду один, без сына, и непременно поставлю самый простенький – с фотографией, фамилией и, хорошо бы, вообще без символики.

Артём стоял возле нашего ориентира. У подножия валялась пустая пластиковая бутылка из-под воды, лежал разорванный пакет и сентябрьской листвой желтели фантики.

Разорвав весёлой мелодией тишину кладбища, вдруг зазвонил телефон.

– С днём рождения милый! Слава Богу! А я думала, что в вашей глухомани нет связи. Ну, с возрастом Христа тебя! Как там Артёмка? Куда вы пропали – не звоните…

Аня. Я хочу произнести какие-то признательные слова в ответ, но у меня ничего не получается. Будто от пережитого стресса, недосыпания и жары я разучился говорить и готовлюсь обернуться какой-нибудь вечно дремлющей кладбищенской собакой.

Тем временем Артём не отрывает взгляда от подкрашенной водоэмульсионкой головы мальчика. Мне кажется, что два светлых ребёнка: мёртвый – гипсовый, и живой – из плоти и крови, – зачарованно, но пока ещё недоверчиво вглядываются друг в друга. Изучают, пытаясь проникнуть: один в прошлое, другой – в будущее этого мира.

–

Влас, спустя сутки после возвращения из Москвы, куда он ездил на ежегодный слёт себе подобных, взялся за распаковку багажа. Вместительный кожаный чемодан поочередно выталкивал из своего чрева разные реликвии и вещицы, которыми колдун очень дорожил и, тщательно заворачивая в тряпицы, пересыпая сеном и ватой, всегда брал с собой в путь. Вот "дорожный" идол личного божества – деревянная фигурка с телом человека и головой ворона, вот – гнездо, свитое ещё в самое первое обращение, а вот и то немногое, что осталось от трёх поколений предков Власа по мужской линии: высушенный конский хвост, свиное копытце да волчья лапа.

Переложив вещи из чемодана в сундук, он посмотрел в окно, проводил взглядом последние лучи солнца, затем вышел во двор, закричал и, ударившись оземь, расправил крылья. Окоём, содрогнувшись, наполнился ответным граем. Сгущались сумерки, и пора было заступать на еженощную рабочую смену.

В ВАСИЛЬКОВЫХ ДАЛЯХ

Рассказ

Ветер гулял повсюду, взмётывая ещё не просохшее от распутицы прошлогоднее сено, пригибая к земле молодую траву, звеня плохо закреплённым в раме сенным оконцем. Иногда от очередного порыва внезапно отворялась входная дверь, бряцала ключевиной, потом со скрипучим воем возвращалась на место и, не в силах захлопнуться наглухо, долго била о косяк.

Дом Митревна не заперла. Вышла за калитку встречать почтальоншу и стояла возле отсыревшей "семечной" скамейки уже полчаса, глядя на дорогу и улыбаясь лишь блеклой синью глаз – скорой Пасхе, благодатному солнцу, гревшему сквозь ветер, родному селу Казачке и пенсии, которую вот-вот принесут. Больше улыбаться было нечему. Танька, сноха, с ней не зналась уже давно, а в какой-то год и вовсе уехала из села, оставив своего подросшего сына по имени Азер жить в квартире в одной из совхозных двухэтажек. Азер Митревне был внук неродной и, мало того, что в бабке не нуждался, так ещё и, в чём она была уверена, умудрялся ей пакостить. Во всяком случае, украденных как-то ночью индоуток она списала на его бедовую южную наследственность. И зачем семнадцать лет назад Ваське стукнуло в голову надеть на себя этот хомут: понимал же, что невеста – баба гулящая да ещё и с ребенком от нерусского отца…

Ага, вот она, пенсия! Идёт, идёт Алёнка: на крепких ногах круглится военная юбка, сапожки-хром бойко тянут по комку казачинского клейкого чернозёма пополам с соломой. Куда там армейской полной выкладке – тут сумка одна с газетами, письмами да медной мелочью – на пуд, да ещё сапоги с нагрузкой. Она недавно работает, ещё года нет, свекровка её, Маргарита Кирилловна, пристроила невестку к себе на почту, уговорила, видать, начальника отделения взять в почтальонши. Для Алёнки самое место – вон как шагает, она ведь прапорщицей служила где-то в Казахстане, охраняла женскую колонию, боевая девка, сильная…

– Вера Дмитревна! – слышен издалека командирский, с сиплой наглецой, молодой бабий голос, – Заждались поди?

Митревна улыбнулась по-детски, как кормилице:

– Ты уж извини, дочка, что сама получать не хожу, гоняют тебя в такую даль.