Божий контингент

Вот уже вижу тёмные пятна пота на их спинах, но долго не могу одолеть лабиринт из оградок, отделяющий меня от рабочих. "Как там Артёмка? Как можно было оставить ребёнка одного на кладбище!" – сверлит меня совесть воображаемым голосом жены. Сынишки вроде не слыхать. Может, наелся конфет и успокоился?..

– Мужики! Мужики! Отдышавшись от бега и крика, я пытаюсь договориться, чтобы прибрали на могилке моего деда, объясняю, где примерно она находится.

– А-а, недалеко от "белого мальчика"… – соображают, наконец, рабочие и согласно кивают, – Знаем это место…

– Что, достопримечательность? А дед – через три тропинки. Гучев Василий Евсеевич.

– "Белый мальчик" – это ж могила пионера какого-то, – весело встревает самый молодой из бригады, – Рассказывают, в пятидесятых годах его оборотень загрыз.

Старики цыкают – что-то не то, видать, ляпнул "студент".

Молодой задорно продолжает свою страшилку. Я для него – один из многих "туристов", которых можно попугать россказнями.

– Всего обглодал, до костей, – глумится "студент" и получает от бригадира звонкий подзатыльник…

– Не буди лихо, – суеверно сплёвывает сквозь зубы старший.

– Там, кстати, и оборотень лежит неподалёку… – не унимается молодой.

Бригадир сурово готовит ладонь к очередной затрещине. Потом шепчет что-то на ухо весельчаку, остальным, и вся группа в тревожном молчании пятится от меня, как от прокажённого.

Скомканные вышли поминушки. Прости, дед, может, в другой раз…

Снова бегу. Считаю тропинки и повороты. Нет, не туда, не к вечному огню. Куда же…

Направо – овраг, налево – тот триптих из девяностых… Есть и четвертое направление – назад. Но я уже потерял ориентир. Заплутав, выхожу к ограждению. Калитка. Здесь вообще какой-то из тыльных выходов с кладбища и кирпичная постройка с вывеской "Ритуальные товары". Ну как же без них. Зато можно спросить, как найти "белого мальчика" – наверняка знают. У работяг не спросил – да они бы и не сказали. Я близок к нервному срыву, к истерике, и меня подзуживает войти в этот магазин, набитый гробами, уставленный мрамором и прочей утварью, и в нервном хохоте приветствовать продавца фразой из старой сказки про дурня: "Таскать вам – не перетаскать!" Но я делаю над собой усилие и захожу чинно, как в церковь. За прилавком хлопочет мужчина, натянувший на лицо профессиональную маску скорби. Ему не очень идёт, но для работы с клиентами годится. Он хрипло объясняет печальным покупателям, какая обивка для гроба будет торжественнее смотреться на траурной церемонии.

– И крест, крест обязательно, как же без креста, – волнуются люди.

– А отпевание заказывали?

– Первым делом…

– А памятник планируете?

– Конечно… Через год.

– У нас хороший выбор мрамора…

– Нужны ещё венки: "от родных и близких", "помним и скорбим", а ещё…

Продавец, наконец, замечает меня, вопросительно вскидывает подбородок: "Чем могу быть полезен?"

Я намереваюсь спросить дорогу к "белому мальчику", но вместо этого, позабыв о сыне, которому, вероятно, очень страшно сейчас без меня, интересуюсь бородатым Власом.

– А-а… Гравёр… И сторож по совместительству… Да-да… Подрабатывает. Жить-то надо. Гравёр он, честно говоря, был никудышний… Он, знаете ли, увлёкся всякой чушью, магией, древними обрядами. А у нас публика православная, город маленький, слухи пошли. Ну и выгнали его из "Ритуала". Там он, в избушке своей живёт, метров триста отсюда по оврагу. Поставил себе домик в конце девяностых. Теперь вот сторожит по ночам кладбище…

И я сразу теряю к "колдуну" Власу всякий интерес. Всё оказалось гораздо прозаичнее, чем я думал.

Мне объясняют, как пройти к могиле пионера с гипсовым скульптурным памятником, иначе – к "белому мальчику". Путь до него оказывается прост и ясен.

6.

Он погиб девятилетним в холодном январе пятьдесят седьмого. Его звали Трофимом, Трошей. Трофимом Игнатьевичем. За пару месяцев до его гибели, на торжествах по случаю сорокалетия революции ему повязали красный пионерский галстук, который он носил не снимая. Недалеко от дома, в котором жила его семья – родители и сестра – на самом краю городского парка в лютый мороз на Трошку напал отбившийся от стаи волк. Безутешная мать кричала надрывно, пока ждали милицию, собирали людей. А сестрёнка молчала – ушла в себя. В момент трагедии она стояла у окна и сквозь отпотевший кружок в морозных узорах видела, как брата сбило с ног и накрыло мохнатой тенью хищника, как эта тень рвала и дёргала полушубочек, в котором умирало поникшее мальчишеское тело. Матёрый зверь успел утащить то, что осталось от Трошки, далеко в лес.

После того, как останки пионера нашли, по всему Петровскому району была объявлена серия облавных охот на людоеда. Закончилось всё неудачей: в окресностях деревни Крюки подстреленный волк сумел прорваться и уйти – как в воду канул, а один из загонщиков, мой дед, был в суматохе серьёзно ранен. Почему шальные выстрелы всегда такие меткие!