Божий контингент

Дикость? Я чего-то о себе не знаю? Что произошло? Не с тех ли странноватых Марины Игнатьевны и ведуна Власа поднялась на нашем пути какая-то мутная волна?

"А-ах, в глазах туман,

Кружи-ится голова-а.

Едва стою я на ногах,

А вроде не пьяна…"

Нас с Артёмом уже потемну, голодных и порядком напуганных, принял незнакомый дед лет ста, а может и старше, из дома на самом краю.

– У меня сердце пошаливает, – предупредил он, – схарчиться могу в любую минуту. А вдруг в ночь? Ну если, к примеру, сегодни? А? А баба моя слепая да недослыхивает, чего делать ей тогда? Вы уж присмотрите за мной, да за ней, ежели случись что…

Я так и не понял, существовала ли в реальности слепая жена или же старик её выдумал от одиночества или страха смерти. На печи, полатях и сундуках по всему дому лежали кули, свёрнутые перины, ещё какое-то тряпьё, но ни шороха, ни намека на присутствие ещё кого-нибудь в доме не было.

– А вы чьих? – спросил хозяин осторожно, когда Артёмка, пожевав предложенной каши, сморился и уснул на одном из сундуков.

– Гучевы. Родни много, да толку… Вроде как не узнают. Странно это всё.

– А-а… Гучев, – кивнул старик. Помню. Это не дед твой, которому в восьмидесятом дом сожгли?

– Сожгли? – переспросил я недоумённо, – Вот как…Кому же это надо было?

– Не знаю. А деда твово боялись… Тут говаривали, – хозяин засмеялся, – Что дед твой…

– Ну говорите уж.

– Что якобы он обёртывался.

Во рту у меня пересохло от жара, а в животе, наоборот, намазало липким водянистым холодом.

"Напасть какая-то! Кто тут с ума сошёл? Может, мне снится всё это?"

Старик как будто бы понял, что ляпнул что-то не то и больше темы моего родства не касался.

– Малец спит, – сказал он чуть погодя, – и мы давайте отдыхать…

…Дом был старый, бревенчатые стены изнутри протыканы паклей, обшиты рейками и очень давно обклеены бумажными обоями в мелкий сизый цветочек. Такая странная превратность судьбы: долгожитель-хозяин его унаследовал от собственного сына. Тот долго лежал здесь парализованный, почти без присмотра, без ухода. Дом как будто тоже парализовало – таким он казался ветхим, покосившимся, заброшенным, нежилым. Ночью из многих дыр в обоях вылезла подкормиться свежей кровью ненасытная клоповья молодь. Ничего, в принципе, страшного. Клопы в жизни случаются. А мы, мужики, сильные – всё переживём и перетерпим. Хорошо, что жена не поехала с нами – уж чего-чего, а таких тягот она бы не выдержала. Я почти не спал – задремал и сразу проснулся оттого, что зачесались места укусов. Нужно было следить, чтобы твари не залезли на Артёмкин сундук, не зажрали моего парня. При свете тусклой лампочки разглядел, что некоторые дыры на стене заклеены старыми газетами, и, раз всё равно предстояло бодрствовать, решил почитать, о чём писали …в 1958 году.

На жёлтой, покрытой бурыми пятнами странице "Известий Петровского района" моё внимание привлекла одна заметка. В ней коротко сообщалось, что во время облавной охоты на волка-людоеда близ деревни Крюки был ранен шальной пулей охотник-загонщик Василий Гучев.

Мой дед.

– Я всё понял, догадался… – сказал я утром хозяину. Здесь почему-то считают, что весь наш род – обортни. И поэтому боятся. А вы? Что ж вы-то нас спокойно пустили в свой дом?

– Во-первых, я не крюкский, всего и не знаю, как и чего тут было, – ответил он лукаво, – Сынок мой помер уж в восемьдесят пятом, при Меченом, и я с города, с Дальней Кручи, сюда переехал. А во-вторых, зверь бы ко мне не зашёл. Зверь меня боится. Даже клоп не кусает. У меня топор заговорённый есть.

После ночлега, в волдырях и зудящих расчёсах, мы с Артёмкой вышли к раннему утреннему "пазику". Главное, мы были живы и оставались пока в здравом рассудке…

4.

Очень тихо… Покойно…

Жаль, что здесь почти всё в тёмных тонах: плиты, памятники, распятия, ограды, тропки и тени от зарослей крапивы. Всё, кроме солнца. Оно пробивается сквозь листву и подсвечивает керамику фотографий, оживляет облезшую позолоту памятных слов на веночных лентах.

Повсюду кресты: массивные из цельного камня; чугунные узорчатой ковки; литые. Кресты-"первогодки" из соснового бруса ещё пахнут морилкой, лаками, а то и живой смолистой древесиной. Крест-обелиск, крест-надгробие, …навершие, …напоминание…

Но чаще других встречаются кресты-клейма, гравированные на новых плитах, в правом углу, – и не поймёшь, то ли это погребальный символ веры, то ли торговый знак ближайшей ритуальной мастерской… Крест как печаль и крест как печать. Последняя, итоговая. Самой высшей инстанции.

Артёмка находит в траве земляничину, срывает и метится положить в рот. Пока мы блуждали в поисках, он непрерывно ойкал, канючил, торопил и хватался за прутья оградок. Его белые тонкие ноги, торчащие из шорт, обстрекала крапива, изжалили комары. К тому же чесались ещё и вчерашние укусы, с ночлега…

– Папа, ну где они, где? Где родственники?

– Скоро, – механически отвечаю я, осматриваясь, щуря глаза от редких солнечных зайчиков.

– А много родственников? А почему они здесь? А мы их увидим? – донимает сын вопросами.