Божий контрабандист

Так было, например, с вождением тяжелой транспортной машины на гусеничном ходу, которая называлась Брен. Даже те, кто умел водить машину, с трудом справлялись с этой махиной. Я же вообще не умел водить. Но каждый раз, когда мы отправлялись на маневры, я наблюдал за водителем до тех пор, пока наконец не решил, что понял все, что требуется.

И вдруг однажды у меня появился шанс выяснить это на практике. Выйдя из штаба, я наткнулся на офицера.

"Ты умеешь водить транспортер, солдат?"

Я быстро отдал честь и еще быстрее ответил: "Да, сэр".

"Нужно поставить вон тот Брен в гараж. Пойдем".

Прямо перед нами на повороте стояла транспортная машина. Гараж находился в трехстах ярдах от нее. Там были припаркованы еще семь транспортеров один за другим. Я шлепнулся на сиденье водителя, а офицер уселся рядом. Я посмотрел на приборный щиток. Передо мной был ключ зажигания, и я помнил, что водитель прежде всего поворачивал этот ключ. Естественно, мотор чихнул и заработал. Так, а на какую педаль нужно теперь нажать? Я надавил на одну из них, и она легко подалась вниз, а я понял, что мне опять повезло. Я включил скорость, отпустил сцепление, и сильным рывком мы двинулись вперед.

Офицер взглянул на меня, но ничего не сказал: никто из водителей Бренов не ездит гладко и ровно. Но когда я на полном ходу пустился по улице лагеря, я заметил, что офицер обеими руками вцепился в поручни и крепко уперся ногами в пол. Мы промчались эти триста ярдов с одним маленьким недоразумением, в результате которого проходивший по улице сержант показал рекордную скорость реакции, буквально вылетев из-под колес нашей машины. И вот мы приблизились к другим транспортерам.

Но я уже понял, что попал в беду.

Я не знал, где находятся тормоза. Дрожащими руками и ногами я пробовал нажимать на все кнопки и рычаги, какие мог найти в машине. Среди всего прочего я включил акселератор, и последним рывком мы врезались в выстроившиеся транспортные машины. Все семь Бренов двинулись вперед, и каждый врезался в зад впереди стоявшего, пока мы наконец не остановились в дыму и гари и мотор нашей машины не заглох окончательно.

Я покосился на офицера. Он смотрел прямо перед собой широко раскрытыми глазами, по лицу градом катился пот. Он вылез из машины, перекрестился и ушел, даже не взглянув на меня. К транспортеру подбежал сержант и выдернул меня с водительского сиденья.

"В чем дело, солдат? Что ты натворил?"

"Он спросил меня, умею ли я водить машину. Но он не спросил, умею ли я останавливаться!"

Вероятно, мне повезло, что на следующее утро мы уезжали на первое боевое задание. Говорили, что нас посылают на выручку коммандос, которые в боях потеряли три четверти своего состава.

На рассвете мы вылетели на фронт.

И я сразу понял, что ошибался насчет этого приключения. Это была не просто опасность - опасность я любил - это было убийство. Теперь нашими мишенями стали не бумажные фигуры, а такие же отцы и братья, каких я оставил дома. Часто мы стреляли по простым мирным жителям.

Что же я делаю? Как попал сюда? Я был себе отвратителен.

Затем однажды произошел случай, воспоминание о котором преследует меня всю жизнь. Мы шли через деревню, которая еще не совсем опустела. Мы чувствовали себя уверенно, потому что были убеждены, что коммунисты не станут минировать деревню, в которой оставались их люди. Больше всего на свете мы боялись мин. Мы боялись их всегда. Эти омерзительные устройства могли выпрыгнуть у вас из-под ног, взорваться и оставить вас на всю жизнь пресмыкающимся калекой. В течение трех недель мы постоянно участвовали в боях и нервы у всех были на пределе. Вдруг где-то посреди деревни мы наткнулись на гнездо мин. Отряд пришел в бешенство. Без приказа, без причины мы открыли огонь по всему, что двигалось. Мы стреляли во все, что попадалось нам на глаза. Когда мы пришли в себя, в деревне не осталось ни души. Мы обошли заминированный участок и прошли через уничтоженную нами деревню. На окраине я увидел зрелище, которое чуть не свело меня с ума. На земле в луже собственной крови лежала молодая индонезийская женщина с младенцем на груди. Оба были убиты одной пулей.

После этого я готов был застрелиться. Но знаете, в течение следующих двух лет я стал знаменитостью в наших войсках за свою смелость и отвагу. Я купил ярко-желтую соломенную шляпу и всегда брал ее с собой в бой. Это был вызов и приглашение. "Вот я! - кричала моя шляпа. - Стреляйте в меня!" Постепенно вокруг меня собрались ребята, такие же бесшабашные, как я, и вместе мы придумали лозунг, который был известен во всем лагере: "Будь мудрым - будь безумным!"

Все, что мы делали в течение тех двух лет, будь то на поле боя или на отдыхе в лагере, было крайностью. Если мы дрались, то дрались как безумные. Если пили, то пили до бесчувствия. Мы вместе таскались из бара в бар и били витрины местных магазинов пустыми бутылками.