Божий мир

– Над вечным покоем, – шепнул Илья. – А ведь ноги сами привели меня сюда, – захотел улыбнуться он и – смог улыбнуться. – Левитан… жизнь… счастье… – У него закружилось в голове. Да, тут высоко над землёй, но и душа стала подниматься.

За его спиной мчались автомобили и трамваи в ту и другую стороны. А он задумчиво смотрел на Ангару. Ему припомнилось, как однажды, ещё совсем маленьким, в летний солнечный день он сплавлялся в лодке по Ангаре. Отец сидел широко, богатырём, скрипел уключинами вёсел, которыми загребал размашисто, могуче. Нос лодки весело и стремительно распластывал плотную воду. Округа лучилась, сияла. Илья чувствовал себя очутившимся в сказке. И потому ли, что его детская душа не совладала с собственным восхищением и восторгом, – что бы там ни было, но Илья вдруг выпрыгнул, выпорхнул из лодки и легонько скользнул в ледяную быструю воду. Она охватила его мощной перевязью, закрутила щепочкой и гостеприимно потянула ко дну. Может, он должен был тогда утонуть. Николай Иванович в одежде нырнул за сыном. До берега они добирались без лодки, потерянной навсегда; отец отмахивал одной рукой, а другой сжимал щуплое тельце смелого, отчаянного ныряльщика.

Ещё Илье припомнилось, как он каждое лето рыбачил с мальчишками на Ангаре в ночном. Бывало, заваливались человек по десять в нору-землянку, час-другой толкались и шептались. Могли кому-нибудь за шиворот набросать сосновых шишек – поднимался визг и крик. Илья же любил посидеть вечером один на берегу; иной раз далеко-далеко уходил от землянки, присаживался в сырой траве на укосе сопки, чтобы совсем никто не мешал, и просто сидел, опершись подбородком на ладонь. Окрест – тихо-тихо. Задирал голову, всматривался в звёзды, и ему чудилось, что какая-то неведомая сила начинает тянуть его к высям. Где-то неподалёку в бездонной котловине ночи захрапит и заржёт лошадь, собака на селе скуляще и бестолково залает, но тут же, наверное, сладко потянется, зевнёт и завалится в будку или на землю. Глаза мало-мало обвыкались и различали, что внизу узко, но длинно живёт ещё одно небо, такое же блестящее, разукрашенное неизвестным творцом, но дрожащее на волнах и ряби каждой звёздочкой. Слушал пробивавшийся сквозь пласты тишины шорох воды, а она скользила по глинистому боку сопки. Погодя – забьётся зарево на посветлевшем, но туманном востоке. Становилось знобко. Убегал в землянку. Товарищи спали. Было тепло, темно и влажно. Затискивался между горячих спин, сквозь паутину ресниц видел тусклое мерцание углей в открытом очаге и блаженно, незаметно засыпал, весь полный сил, ожиданий, веры.

– Над вечным покоем, – снова шепнул Илья и ощутил на губах слёзы. Они показались ему сладкими. – Надо жить. Надо жить…

Ангара всегда с моста прекрасна; Илья любит здесь бывать. Зимой река утопает в мехах волглого тумана, какая-то скрытная, притихшая и одинокая; чуть вздрогнет тяжёлый, густой блик на тёмной неподъёмной волне, и снова вся жизнь реки проваливается в глубину, на дно. Весной, по первым припёкам, обязательно можно увидеть покачивающиеся на быстрине лодки с рыбаками; в студёном молодом воздухе мечутся и вскрикивают другие рыболовы – вечно ненасытные, полные движения и азарта чайки, шумно хлопая широкого разлёта крыльями. Летом – благодать: зной, пыль, пот, а по Ангаре бегут и вьются свежие, лёгкие вихри. Сама река – зеленоватая и яркая до рези в глазах. Но осенями Илья чаще задерживался на мосту, особенно в ясные дни с чистым, проутюженным ветрами небом. Так далеко, бывало, видно, что, казалось, стоит ещё немного напрячь зрение и можно разглядеть Байкал, горы и сопки, а в распадках, тёмных и сырых, пенно и мутно закипающие реки, отовсюду мчащиеся к тихой Ангаре.

Илье стало полегче, немножко полегче; он почувствовал своё сердце, почувствовал, что оно маленькое, но горячее. Ему захотелось писать – Ангару, небо, остров, рыбаков, чаек, и так же без затей, ясно, но и сильно выражать свои чувства, как Левитан. Писать просто и жить просто – как это прекрасно!

Ему захотелось увидеть всех, кому он принёс столько горя и переживаний. В нём снова набирал силы художник, но это уже была не та художническая сила, которая склоняла к простому рисованию или письму маслом и акварелью, а та художническая сила, которая звала к работе любви. «Люби тех, – словно говорила она, – кто рядом с тобой, кто живёт для тебя и для кого ты должен жить».

Илья пошёл с моста. Ему многое нужно в жизни сделать. Он за последние месяцы возмужал, теперь нужно стать мужчиной – человеком. А художником станет ли – это уже как судьба велит; быть может, главным его творением станет его собственная жизнь.

«Надо спешить, Илья!» – услышал он внутри себя свой, но уже как-то по-новому, более, похоже, зрело и чуть сипло, звучащий голос.

Он пошёл торопливо.

Рассказы

Смерть – копейка