Брабантский мастер Иероним Босх

Йерун видел множество рослых, как на подбор, могучих людей, видел тусклый блеск стали, суровые лица – заросшие рыжими бородами, многие в безобразных шрамах. Воины шли своей дорогой, не обращая внимания на обоз, но от них за милю несло чем-то недобрым. Не понравилось Йеруну и их пение – слов юноша не разобрал, понял только, что поют они не по-фламандски, и мотив напоминал похоронную песню.

– Наемники, – охотно пояснил Штосс. – Ландскнехты из германских земель. Они идут на службу герцогу Карлу.

– Вам-то откуда знать? – покосился на богослова Клаас. Он шел рядом с подводой и видел все.

– Такая новость, что уже и не новость! – отвечал Штосс. – Нынешний герцог Бургундский любит воевать, это заметили уже все, кто не слеп. Пару лет назад он взял Динан и перебил в его пределах всех обывателей от мала до велика.

– Те, я слышал, непочтительно отозвались о его матушке, – вставил Пит.

– Просто показались герцогу непокорными, – вздохнул Штосс. – В прошлом году он разорил восставший Люттих (богослов говорил о городе Льеже, называя его немецким названием). Людей пощадил, но разрушил крепостные стены и отобрал привычные городские вольности. С тех пор ни Гент, ни Антверпен не смеют перечить герцогу – понимают, что он скор и суров на расправу. Теперь герцог Карл того и гляди бросит вызов королю французскому. Для этого он копит силы.

– Он, не ровен час, сам захочет сделаться королем.

– Лишь бы здесь воевать не надумал. – Пит хмурился с самого вечера. Утром, продрав глаза, начинал хмуриться снова.

Могло показаться, что мрачное настроение Пита передалось всем остальным. Впрочем, старый ворчун-обозник не был виноват – многих и без него, и даже без неплохо осведомленного Штосса не обрадовал вид войска на дороге. Их всех посетили мысли о войнах, которые со дня на день устроит новый правитель Бургундии, герцог Карл, в будущем получивший прозвище Смелый. Уже давно прошли ландскнехты, давно остался за спиной перекресток, но обоз продолжал двигаться в невеселом молчании. В довершение всего возле дороги показалась пара столбов с перекладиной. Под ней покачивались на веревках тела троих повешенных, саму перекладину обсидели сытые, отяжелевшие от недавнего пиршества вороны.

– Селение близко, – заметил Пит.

– Недурной у них указатель! – тихо проговорил Йерун, снимая шляпу и крестясь.

– Как умеют, напоминают людям о законе, – пояснил Штосс. – Ярко и доходчиво, правда не каждому впрок. Пока людей не вешают, они творят бог весть что и не думают о возмездии. А когда палач затянет на шее петлю, думать о нем уже поздно – остается только думать о душе, сколько успеется.

Надо сказать, что немец-богослов оказался весьма словоохотливым собеседником. Он знал многое и охотно рассказывал о чем угодно, будь то устройство мира, история прошлых времен, жития святых или дела государственные. Поначалу Йерун даже обрадовался новому спутнику – тот, по крайней мере, не избегал разговоров. А разговоры, особенно те, когда не требовалось много говорить самому, зато удавалось побольше слушать других, неплохо отвлекали от тоскливых мыслей. Располагало к новому знакомому и то, что он шел из Неймегена.

– В Неймегене обучался мастерству живописца мой дедушка, – поделился Йерун. – Мастер Ян ван Акен.

– Ян… Иоганн ван Аахен, – проговорил Штосс, после чего задумчиво поскреб изборожденную морщинами переносицу. – Не слышал о нем.

– Он жил и трудился в Хертогенбосе.

– Ден Бош, – повторил немец. Вспомнил ли он что-нибудь о семействе художников родом из Аахена, осталось неясным.

Не сразу юноша обратил внимание на не слишком приятную черту богослова – о чем бы ни шла речь, Штоссу во всем виделась погибель человеческой души и тела, происки нечистого, либо, самое меньшее, недобрые знамения и символы.

Больше всего богослова занимал грядущий конец света. Об этом любили поговорить всегда, особенно в тавернах, когда расходиться было не время, а пиво уже не лезло. Мастеровые, бродяги, торговый люд и странствующие богомольцы начинали расписывать друг другу страшные подробности, знамения скорого конца и свои умозаключения о том, кого из духовенства или знати считать Антихристом. В этом случае больше грядущего бедствия всех интересовали бесчинства и развратные выходки сильных мира сего. Все это больше походило на пустую болтовню, однако скорое светопреставление занимало и хорошо образованных людей.

Узнав возраст Йеруна, Штосс первым делом произвел в уме несложные расчеты и радостно объявил, что в тот самый год, когда родился Йерун, а именно в год 1450-й от Рождества Христова, ожидалось наступление конца света.

– Совершенно верно, – усмехнулся юноша. – И с тех пор за восемнадцать с небольшим лет он наступал четырежды, если только я ничего не упустил.

– Ты не понимаешь! – Богослов посмотрел на Йеруна как на несмышленыша. – Конец света не наступает в одночасье! Он уже идет, только мы не замечаем этого!