Брачные игры каннибалов

Моя мать родом из Чехии, поэтому мне нравится думать, что, решив обосноваться в Праге, я не только гнался за модой. Я родился в Голландии и в детстве часто ездил в Чехословакию к дедушке, который жил в квартире с видом на Влтаву[9]. С тех пор слабый запах горящих углей всегда напоминает мне о ленивых речных лебедях, соленом хлебе и сладком йогурте, окутанных дымом комнатах, пивной кружке деда и долгих прогулках по запачканным печной сажей переулкам города, который в то время был для меня ожившей легендой из жизни королей. Мне было семь лет, когда мои родители развелись и мама крестила нас с младшей сестрой в маленькой церквушке на юге Богемии. Семь лет – это возраст, когда воображение особенно активно и каждый образ и переживание кажутся реальными. Поэтому когда я увидел многочисленные пражские статуи обезглавленных святых, мучеников с вырванными языками и горгулий, то не спал целый год в страхе, что вся эта медвежуть придет ко мне ночью (в особенности меня пугал худой бородатый дядечка, умерщвленный весьма изобретательным и ужасным способом). Еще пуще подстегивал воображение тот факт, что Прага в 1970-е была свидетелем явления, туманно названного «нормализация». На советском языке это означало, что любая соседская бабушка могла оказаться стукачом. Поэтому все жили в постоянном унынии и страхе, который подавлял любые отклонения от пути истинного гораздо эффективнее, чем силовое запугивание советских солдат.

Потом этот мир благополучно канул в Лету, и, когда Вацлав Гавел[10] занял красивый замок, нависающий над городом, я переехал в Прагу. Это случилось вскоре после окончания колледжа, и хотя святые мощи больше не вызывали у меня внутренней дрожи, город шпилей и пабов по-прежнему воздействовал на меня особым образом. В начале 1990-х Прага казалась городом-сказкой. Я начал работать в «Прага пост» – точнее, они подписывали моим именем статьи, которые не имели никакого отношения к шедевру, представленному мной в качестве резюме. «Статья должна быть похожа на поездку в автомобиле, – наставлял меня редактор. – Ты, то есть автор, – это автомобиль, который везет читателя из пункта А в пункт В и С, не сворачивая с дороги». Если вы внимательно читали, то, наверное, заметили, что я, наоборот, предпочитаю сворачивать – буквально ни одной канавы не пропускаю.

За время моей недолгой журналистской карьеры у меня ни разу не возникло уверенности, что я знаю о событии достаточно, чтобы достойно написать о нем. Написанное в газете воспринимается большинством читателей как безусловная истина, и по этой причине я постоянно боялся ошибиться. Этот страх меня прямо-таки парализовал. Я верил, что случайности тоже имеют последствия, и потому постоянно представлял, как моя неспособность передать все детали и тонкости того или иного события приводит к краху правительств, экономическим кризисам и бедственному положению народов Восточной и Центральной Европы. Неважно, что мои статьи были написаны на языке, который в этом регионе мало кто понимал, и моя читательская аудитория состояла из четырех человек, у которых я брал интервью через переводчика. Они были настолько добры, что сами подсказывали, какие вопросы задать. К счастью, происходящее в регионе меня живо интересовало – марш истории и т. д. Кроме того, у меня свое мнение по всем вопросам, поэтому я и начал вести свою колонку в газете, комментируя политику Евросоюза по отношению к восточным собратьям, исторические предпосылки раскола Чехословакии, давление Запада над Боснией, демократическую концепцию Гавела и другие темы. Такая работа мне нравилась. Делать это было несложно – что может быть проще, чем находить чужие ошибки и предлагать альтернативные решения проблемы, педантично аргументируя свою позицию? Меня до сих пор поражает, сколько американских журналистов получают за это неплохие деньги.