Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса?

Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы дюжине баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор «Охоты на Снарка» про одного из своих главных героев,

И так велик был его испуг,
Что белым, как мел, стал его сюртук.

Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела.

Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из Комнаты-С-Часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в Комнату Генриха VIII, и с горечью подумала, что там ему и место.

А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе под нос: «Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто девять… Тысяча…», – Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке.

На блюдечке лежало кольцо.

– Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, – сказал он. – Она просила передать вашему сиятельству вот это.

Глава XVI

Уайверн-Холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой, протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда, полковник Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: «Ах ты, чтоб тебя!», что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни переступал.

Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-Холла Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого Природа от щедрот своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось места для его неизменной бессмысленной ухмылки.

Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме.

– Булстроуд, – произнес полковник с характерной хрипотцой, выработанной на плац-парадах.

– Туточки я, – мирно отозвался дворецкий.

В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник желал видеть повара.

– Булстроуд, – распорядился он. – Подать мне сюда повара.

Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд.

– Трелони! – произнес он.

– Туточки я, – ответила повариха.

На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно.

– Не смейте говорить «Туточки я», вы, маленькое чудовище! – рявкнул он. – Надо отвечать: «Да, сэр?», и притом почтительно и по-солдатски, сразу же став по стойке «смирно» и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится… – Тут полковник смолк. Слова «я пожалуюсь вашей матери», которыми он намеревался заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. – …Я вам покажу! – Этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости недожаренной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха.

Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в глаза и нанесла ответный удар.

– Гитлер! – произнесла она и высунула язык.

Начальник полиции оторопел.

– Это вы меня назвали Гитлером?

– Да, вас.

– Ладно. Смотрите, больше так никогда не говорите, – строго сказал полковник Уайверн. – Можете идти, Трелони.

Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду.