Шелдон поддержал друга по двум достаточно противоречивым причинам. Во-первых, Раймонд находил, что Джулиану Монтэгю надо чем-то заняться, и зачем было ремонтировать Монтэгюкастл, если он не обретёт в скором времени хозяйки, а, во-вторых, неделю назад он сам был весьма обрадован сообщением супруги, подтвержденным доктором Клиффордом, что через два месяца после Пасхи род Шелдонов обогатится наследником. Отец был в восторге, Пэт тоже и он радовался… до тех пор, пока не понял, что теперь вынужден полгода довольствоваться одинокой постелью и библиотекой. Отец счёл, что городской воздух вреден для внука, и увёз Пэт в Олдэби, предварительно уведомив о грядущем появлении на шелдоновском родословном древе новой ветви всего-то леди Холдейн и — случайно оказавшуюся неподалеку миссис Лавертон. Этого хватило, чтобы на следующий день об этом стало известно всем и каждому. Но не это угнетало Раймонда. Привыкнув к радостям супружества, Шелдон отчаянно скучал. Вечера удавалось коротать с книгами, но ему мучительно не хватало Пэт. Ничего не развлекало, ничего не интересовало. До появления Джулиана Монтэгю Шелдон с тоской узнал от мистера Салливана о государственном перевороте во Франции, произведённом позавчера бригадным генералом Бонапарте, блестяще проведшим Итальянскую и Египетскую компании. Он назначен первый Консулом Франции! «Провались ваш Бонапарте в преисподнюю», вяло подумал Раймонд и вежливо выслушал совершенно ненужные ему подробности о новом режиме консульства, проникновенно сообщив мистеру Салливану, что чрезвычайно взволнован французскими событиями.
Вчера Раймонд получил письмо от Пэт, но сегодня письма ещё не было. Не случилось ли чего? Матримониальные планы Монтэгю сулили ему, по крайней мере, хоть какое-то развлечение. Промыслом Божьим, полагал он, Джулиану было дано довольно времени для осмысления былых глупостей и покаяния в былых сумасбродствах. Теперь Раймонд и впрямь склонен был счесть бывшего университетского распутника достаточно поумневшим, если не для того, чтобы быть достойным любви, то хотя бы для того, чтобы добиваться её.
Они встретились на следующий день возле Грейт-Холла, куда забрели полюбоваться цветными витражами.
Здесь же гуляли мистер Арчибальд Кемптон с женой и детишками и мистер Эдмонд Девэрилл с супругой. Мужчины обсуждали приятнейшее событие, произошедшее неделю назад с мистером Девэриллом. Его тесть — подумать только! — подарил ему охотничий домик неподалеку от Стоукской заводи! Друзья как раз накануне съездили, чтобы осмотреть столь щедрое дарение, и теперь обсуждали — сдать ли его в аренду или пользоваться им самим? Ведь для пикников — местечко дивное, а мистер Кемптон, кроме того, обожал рыбалку, и вчера, едва закинул удочки — выловил двух прелестных сазанчиков. Вот таких, — он раздвинул ладони на два фута. Миссис Флора Кемптон, смеясь, сдвинула руки супруга на полфута, уверяя, что так ближе к истине.
Погода была необыкновенно теплой для ноября. Монтэгю по-прежнему хандрил, но было заметно, что уверения Шелдона всё же были им услышаны. Они болтали — свободно и откровенно, как равный с равным. Странно, что оба не могли наговориться, очевидно, потому, что каждый слишком долго не имел равного собеседника и несколько истомился молчанием. Обсуждению — пристрастному и основательному — подверглись события минувших месяцев, от французских бонапартовых заварушек до мерзейшего поведения Вивьена Тэлбота и до приключения Джулиана на тихой окраине у госпиталя Сент-Кросс. Шелдон, выслушав полный отчёт о случившемся, был шокирован.
— Помилуй, Боже! И после этого вы не удостоились от мисс Иствуд ни единой улыбки и слов признательности?
— По-моему, вы уподобляетесь Ларошфуко, дорогой Раймонд, по мнению которого в основе мужской доблести лежат тщеславие, стыд и темперамент. Я не ждал благодарности от мисс Иствуд.
— Вздор, причём тут Ларошфуко? Но такая неблагодарность противна женской природе. Она должна была как минимум поблагодарить вас. Как максимум — влюбиться. Потому-то она и осведомлялась о вас!
Монтэгю отмахнулся.
— Вы же неоднократно виделись после! Неужели вам даже ни разу не улыбнулись?
Джулиан пожал плечами. Он не знал, точнее, не помнил. Он перестал надеяться, а, когда в нём умерла надежда, Монтэгю уже не замечал её равнодушия и неприязни. После был занят сестрой, потом — дом, отец, брат… Страшная весть.