Брак

Да ну их, этих гениев, измучался я с ними. Поступки их обычному человеческому разуму малодоступны. И видят ли они простое-земное со своего поднебесья?.. С горы перескочим – на холмик. Поэт Анатолий Брагин42. Нам с ним будет и хорошо, и просто:

Среди восьми родных сестер

Я потихоньку рос,

Не говорил: «Я нос утер»,

А «я утерла нос».

Не говорил: «На пруд пошел»,

А говорил «пошла»,

Среда влияла хорошо –

Я скромницей была!..

Читающая публика посчитала это стихотворение юмористическим. Но мне оно таковым не показалось. Что смешного в том, что мальчику предстоит долгий путь осознания себя существом пола мужеского? Сможет ли он усвоить иную, неженскую линию поведения?

Конечно, славно когда рядом с мальчиком ласковые сестрички, ласковая мама, ласковые тёти, ласковая бабушка… Но тогда ему просто необходима ласковая и заботливая жена, а это случается не со всеми. С первого раза – так особенно редко везёт. Потом мужчина хмыкает: «Эх, не повезло». Начинает менять жён, и каждая последующая – хуже предыдущей.

Оставляю Вас в тревоге за судьбу Анатолия Брагина, которому довелось взрослеть и мужать в девичьем коллективе.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-11-

Приветствую Вас, Серкидон!

Вчера вечером начал я продумывать влияние женского окружения на юношу. Засыпал плохо – полнолуние! Всю ночь луна светила мне, тревожа… Поэтесса признавалась: «Мне в полнолуние не спится,//Ты мною властвуешь, луна». И спрашивала: «Зачем твой луч торчит, как спица,//Из недовязанного сна?»

Она не знала зачем, а я-то знаю: отрывисто и поспешно написал я Вам о «ночном светиле русской поэзии» – Лермонтове. Пока не поздно надо исправляться, с этим светилом (особенно в полнолуние) шутки плохи.

Помнится, говаривал великий князь Михаил Павлович43: «Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли – духа зла или же дух зла – Лермонтова…

Так вот напишу Вам о молодом Лермонтове, о женских хитростях, о мужском коварстве. Это для того, чтобы Вы без оных не заскучали…

Лермонтов гостил у кузины Александрины В-ной. Где и влюбился в подругу Сашеньки. Влюбиться было не мудрено – она была чудо как хороша! Ах, эти сочетания чёрного и белого: белая кожа, чёрная коса, огромные глаза! Конечно же, чёрные-причёрные. Красавица-девица походила на стрекозу, которая видела всё сразу. Которая с удовольствием пропевала красное лето. Добровольный паж, «чиновник для особых поручений»44 носил за модницей шляпку, зонтик, подавал перчатки и вздыхал: «Вlak eyes». Каким же видели Лермонтова эти «очи чёрные, очи страстные»?

«У Сашеньки встречала я в то время её двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздёрнутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой».

Их разделяла пропасть, Стрекоза определила её так:

«Мне восемнадцать лет, и я уже две зимы выезжаю в свет, а вы ещё стоите на пороге этого света и не так-то скоро его перешагнёте».

Для великовозрастных девиц нескладный юноша, возмечтавший стать поэтом, был объектом для насмешек. Как только он начинал декламировать стихи, обозначая свою принадлежность к высокому, кузина или черноглазая Попрыгунья несли Лермонтову волан или скакалку, намекая юноше, что лучше бы ему попрыгать да порезвиться, не забывая о младости своей. Но и мелкими насмешками дело не ограничивалось. Девицы высмеивали Лермонтова за прожорливость его, вменяли юноше в укор то, что молотит он всё подряд и помногу. Лермонтов настойчиво отбивался, настаивая, что вкус его весьма тонок. И тогда проказницы велели напечь пирожки с опилками и удумали подать их к чаю после верховой прогулки. Кто же откажется от аппетитных пирожков после долгой прогулки на лошадях? Учесть надо и то, что организм растущий, на сдобу падкий.       Два пирожка растущий организм проглотил и не заметил как, третий у него с трудом отобрали и переломили: «Вот, Мишель, вы претендуете на роль тонкого гастронома, а что, с позволения сказать…»

Юноша был уязвлён по самое некуда и два дня не показывался. Сказался больным. «Желудком!» – радовались насмешницы…

Но лермонтовский кузен по духу – Фридрих Ницше – говорил: «Всё, что не убивает, делает нас сильнее». Пирожки с опилками не убили «ницшеанца до Ницше». Он стал сильнее, и его чувство к черноглазой Стрекозе тоже окрепло. К прекрасным ножкам предмета страсти полетели стихи, что, безусловно, льстило черноглазой кокетке. Но отношение к юноше эти первые любовные опусы изменили мало, Стрекоза смотрела на юного поэта с высоты птичьего полёта. Вот, скажем, на алтарь любви было положено стихотворение «У врат обители святой…», оно вошло впоследствии как в антологии, так и в школьные учебники. Состоялся следующий разговор: