Брак и злоба

— Ты засунул свой грязный член в замужнюю женщину, как уверенный в себе мужчина, — говорю я, пиная его по коленям, чтобы отправить его на бетонный пол. — Прими свое наказание как мужчина.

Выхватив нож-карамбит, я щелкаю лезвием взад-вперед, сталь поблескивает в свете промышленной лампы. Звук, с которым лезвие рассекает воздух, заставляет Ника охать и ахать. Это оскорбительно: этот жалкий кусок дерьма — часть организации, которая уничтожила мою семью.

Я перерезаю кабельную стяжку и срываю его кожаную куртку с рук. Прежде чем он успевает отпрыгнуть, крюк для мяса оказывается у него между лопаток. Его крик просачивается сквозь скотч. Проткнуть спину толстым крюком не так-то просто.

Он не сырое мясо. Его стресс создает напряжение, мышцы напряжены. Приходится отклоняться назад и сильно замахиваться, стараясь придать достаточный импульс, чтобы тупой крюк пробил кожу и сухожилия. И кости тоже, если вы хоть на дюйм промахнетесь.

Судя по воплям, похоже, я немного промахнулся.

Я снимаю пиджак от смокинга и кладу его на металлический стул. Затем закатываю рукава рубашки, устраиваясь поудобнее. Мы здесь ненадолго.

Я встаю перед ним и отрываю скотч от его рта и головы.

— Ты не понимаешь, — начинает он, пот заливает его лицо, слюна и кровь из разбитого носа стекают по подбородку. — Она шлюха. Она сама попросила об этом. Что должен делать парень? — Я скрещиваю руки на груди. Меня всегда поражает, как они пытаются рассуждать. Дальше пойдут взятки.

— Я могу заплатить тебе, — говорит он, застонав от боли. — Сколько хочешь. Сколько бы они тебе ни платили, я могу дать тебе больше. — Я глубоко вдыхаю резкий запах меди и тела. Крови и страха. Это отвратительный запах, от которого я кривлю губы от отвращения. Оставив его мочиться, я подхожу к крану и дергаю за цепь. Ник поднимается на фут в воздух, и его крики, полные проклятий, эхом разносятся по всему складу.

Обойдя его спереди, я протягиваю руку и выбираю один из инструментов, разложенных на бархатном рулоне. Мой основной инструмент для такой работы — нож-скиннер. Я заточил лезвие до максимальной остроты, и он оснащен удобным крючком для кишок.

— Есть только одна вещь, которую ты можешь предложить мне, чтобы спасти свою жизнь.

— Все, что угодно. — Моча и кровь стекают с его ботинок, капая на пластик, как произведение абстрактного искусства. Я думаю о том, чтобы закрепить брезент.

Жестокая улыбка перекашивает мой рот, когда я смотрю ему в глаза.

— Я хочу вернуть свою семью, — говорю я ему. Смущенно вскинув брови, я добавляю: — Моего отца. Моих двоюродных братьев. Моего брата. Всех кровных родственников, которых Карпелла забрали с этой земли, верните обратно. — Он с трудом сглатывает, когда осознание проступает на его напряженных чертах.

— Ты Кросс. Проклятье. Надо было просто прикончить тебя вместе с остальными ирландскими ублюдками. — Он сплевывает на застеленный брезентом пол. — Это не имеет никакого отношения к Анжелике.

— О нет, Холтон передает тебе привет. — Я втыкаю острие ножа ему в живот и прокручиваю. — Но я согласился на эту работу ради забавы.

Когда я выдергиваю нож, часть его внутренностей вылетает вместе с ним.

В моих мыслях танцует балерина, и сладкий привкус ее крови наполняет мой рот. Я скриплю зубами от ее вторжения. Если мне придется провести здесь всю ночь, я вырежу ее из своей гребаной головы.

Когда его вопль стихает, он кашляет и захлебывается, едва не давясь собственной кровью и рвотой. Я отступаю назад в отвращении. Теперь, когда шок от неминуемой смерти прошел, он уже не умоляет о помощи. Можно приступать к делу.

Я вытираю его «грязь» с ножа.

— Поскольку сегодня твой день, я позволю тебе решить, с чего мы начнем. — Я указываю на его голову. — Мы можем начать сверху или снизу. — Я опускаюсь на корточки и разрезаю его штанину. — Для меня непринципиально откуда сдирать кожу.

Он пытается оттолкнуться, и я хватаюсь за его окровавленный ботинок.

— Значит, снизу. — Мое зрение темнеет. Красное пульсирует по краю.

Глава 11

Сердца и безумие

Виолетта

Дверной проем обрамляет тень громадной фигуры Люциана. Он принадлежит тьме, вытесняя весь утренний свет из комнаты. Склонив голову, он долго смотрит в пол, и это меня пугает.

Тревога разливается по моим венам. Я должна прислушаться к бешеному стуку своего сердца, к предупреждению, бьющему все сильнее с каждым шагом, который я делаю, приближаясь к нему.

Я останавливаюсь, и ледяные щупальцы обхватывают меня при виде этого зрелища.

Даже при слабом освещении я могу различить кровь, покрывающую его костюм. Белая рубашка от смокинга пропитана темно-красным, а кожа забрызгана свидетельствами жестокости. Его грудь вздымается от учащенного дыхания, руки сжаты в кулаки. На его рукаве — разрыв. Его волосы, обычно ухоженные, взъерошены.

Где Мэнникс?

Я могу только предположить, что босс отослал его. Но как, черт возьми, Мэнникс мог оставить Люциана в таком состоянии? И тут приходит поразительное, ужасающее осознание того, что для босса Ирландского синдиката в этом нет ничего необычного.

Безумец.