Брак по-Тьерански (СИ)

   Эльмар не сразу сообразил, куда попал. Сквозь решетку виднелись кусты каких-то растений, распространяющих одуряющий аромат, а вдали синела безбрежная водная поверхность. Две двери, одна из которых вела в сад, а другая куда-то внутрь здания, дополняли интерьер. Обе они оказались заперты.

   Не успел Эльмар оценить ситуацию, как внутренняя дверь раскрылась, и в помещение зашел человек средних лет в светло-зеленом халате. Вошедший катил впереди себя столик-тележку с набором довольно разнообразных кушаний.

   - Где я? - спросил Эльмар, без всякого интереса взирая на изысканно сервированную снедь.

   - На Сиреневом острове, - почтительно отвечал человек в халате.

   - Что? - невольно вырвалось у Эльмара. И он горько рассмеялся. Ну, Мартин! Ну и провел его! Сиреневый остров!

   - Иначе говоря, я нахожусь в сумасшедшем доме? - произнес он вслух.

   - Как угодно. Хотя мы предпочитаем другое название.

   - Какое же?

   - Клиника для реабилитации душевнобольных.

   - Один коленкор. Я могу узнать, каков у меня диагноз?

   - Суицид.

   - А по-простому?

   - Попытка самоубийства.

   Голос человека в светло-зеленом был по-прежнему невозмутим и почтителен.

   - Так... И надолго я здесь?

   - Это знает только лечащий врач. Я санитар.

   - Можно его видеть?

   - После завтрака, - человек в халате показал на тележку.

   - Оставь что-нибудь, сынок. И пришли врача.

   - Хорошо, Марк Данович.

   Обращение прозвучало на полном серьезе.

   - Почему ты меня так называешь? - изумился самый знаменитый человек планеты, на поверхности которой он сейчас пребывал.

   - Мне сказали.

   - А что еще тебе про меня сказали?

   - Что у тебя - особый режим.

   Особый режим, как выяснилось впоследствии, обозначал незримое круглосуточное наблюдение и отсутствие контактов с внешним миром. Если не считать обслуживающего персонала, то за все полгода, проведенные на Острове, Эльмар не видел ни единого человека. Ни книг, ни телевизора ему не полагалось. Зато он мог заказывать себе любые яства и при желании получать их не из рук санитаров, а, так сказать, посылочным способом. Он выводил на экране дисплея записку, нажимал на клавишу "Сообщение" и имел результат: дверь открывалась, тележка въезжала, дверь закрывалась.

   В первый же день при пробуждении, сразу после ухода санитара, Эльмар провел рукой за правым ухом и ощутил там пустоту. Блокировки, которую он себе поставил, чуть только звездолет приблизился к границе материализации, не было. Без сомнения, Мартин вживил ему стационарную, под черепную кость. Эльмар был здесь беспомощным пленником, и заранее предполагалось, что остальные способы бегства также для него перекрыты.

   О том, что за ним неотступно следят, пленнику не напоминали, но когда он попытался утопиться, любые сомнения в факте надзора у него пропали. Сектор, где он пребывал, выходил на отмель и был огражден с трех сторон энергетическим барьером, столь же невидимым, что и слежка, но таким же реально ощутимым при соприкосновении.

   Эльмар даже знал устройство этого барьера: агрегаты, генерирующие отталкивающий импульс, размещались под землей, образуя нечто вроде треугольника с незамкнутой вершиной, располагавшейся в центре острова, в здании клиники. Основание треугольника простиралась параллельно берегу, по мелководью, достигая дна. Это обозначало роскошную возможность плескаться хоть до посинения, но попасть на ту часть акватории, где можно было бы без проблем свести счеты с жизнью, нечего было и пытаться.

   Однако чего не добьешься, если сильно хочешь! Через три дня размышлений Эльмар привязал к поясу самодельный мешочек с песком, нырнул поглубже и сделал несколько вдохов, наполнив легкие водой. Он знал, что будет неприятно, но что такое пять минут пытки по сравнению с годами смертельной муки?

   Увы! Извлекли его из акватории быстрее, чем он успел потерять сознание! Откачивали же долго и нудно, а затем еще несколько суток держали на снотворных. Больше попыток утопиться Эльмар не делал, он просто затосковал, затем пришло успокоение. Он смирился. Попросив кисти, краски и материал для лепки (резьба по понятным причинам исключалась), он весь оставшийся срок прозанимался так называемым творчеством. Он рисовал и ваял.

   Эльмар рисовал восходы, закаты, полдень. Он рисовал море в ясную погоду, в дождь и в бурю. Он рисовал сирень за окном, просто сирень и песчаный пляж. За всю жизнь, наверное, он не намалевал столько картин, столько за те злосчастные 156 дней. А надоедало рисовать - он занимался скульптурой. Полгода промелькнули, словно сон.

   - Ну как самочувствие, Марк Данович? - спросил его однажды врач.

   Это была их третья беседа за весь период заключения.

   - Я хотел бы, чтобы сюда пригласили доктора Мартина из Солнечного, - отвечал пленник.

   - Нет необходимости. С сегодняшнего дня ты уже не наш пациент. Есть какие-либо замечания или пожелания?

   Ни пожеланий, ни замечаний у Эльмара не было. Люди добросовестно выполняли свою работу - какие у него могли быть к ним претензии? Другое дело - Мартин.

   - Зачем ты заставил меня жить? - кинулся он к нему с упреком.

   - Прошло, значит, - констатировал тот.