Браки по расчету

— Нет. Весь мир был честнее, — возразил Борн. — Мы еще верили в идеалы, в святость слова и неприкосновенность собственности. А во что верит нынешнее молодое поколение, да и с чего ему верить? Какие примеры видит оно? Император несколько раз обещал короноваться чешским королем и не выполнил обещания. Всем известно, что Бойст за уступки, которые сделал венгерцам, принял от их магнатов неслыханные взятки. Так действуют высшие представители государства. Почему же не брать взяток и пану Иозефу?

— Вы, Еник, всегда слишком много философствуете, это ваша старая ошибка, — сказала Валентина. — Что поделаешь, негодяи были всегда, и надо остерегаться их, не то, гляди, на ходу подметки срежут. Думаете, мы с Мартином не приглядываем за тем, что делается в нашей конторе?

— Думаю, что приглядываете, — улыбнулся Борн и от всей души прибавил: — Ах, маменька, чего бы я мог достичь, будь у меня такая жена, как вы!

«Э, милый, об этом надо было поразмыслить семь лет назад», — подумала она.

Вскоре после этого подтвердилось, до чего не только благотворной, но и просто спасительной была идея Борна попросить пани Валентину присматривать за магазином — легко представить, каких дел натворил бы пан Иозеф, после того как Борн был арестован и препровожден в следственную тюрьму. А произошло это в ночь с тринадцатого на четырнадцатое сентября шестьдесят восьмого года, после воскресного народного митинга на горе Конецхлум под Ичином — такого бурного, что все газеты, напечатавшие о нем сообщение, были конфискованы. Ян Борн, как делегат от Общества славянской взаимности, произнес на этом многотысячном сборище блестящую речь, в которой наряду с прочим заявил, что «чешский народ никогда не давал согласия на узурпацию своих прав, никогда от них не отказывался и только выжидает момент, чтобы восстановить их». А ночью, разбуженный от крепкого сна светом свечи, он вдруг увидел у своей постели — надо сказать, что в то время он спал уже в отдельной комнате, без жены — увидел у своей постели невысокого улыбающегося человечка, позади которого виднелись у двери два вооруженных жандарма.

— С добрым утром, — весело сказал улыбающийся человечек. — Я позволил себе нанести вам маленький утренний визит…

6

— Единство и дружные действия — вот единственная наша надежда, наша сила и спасение, — говорил своим баритоном Борн из-за стопки книг, возвышавшейся на его столе. — А вы это единство разбили, — укоризненно продолжал он, тыча в воздух указательным пальцем, направленным на Пецольда, который с сокрушенным видом сидел на койке, вытянувшись, будто аршин проглотил — в присутствии такого образованного и изящного господина, как Борн, он не решался сесть поудобнее, — и чинно сложив на коленях свои большие руки. — Мы устраивали народные митинги, понимаете, народные, то есть митинги всего чешского народа без различий имущественных и сословных, в то время как ваш митинг на Виткове был митингом рабочих, то есть лишь части чешского народа, а это непростительная ошибка, ибо такая изоляция от народного целого ослабляет всех нас. Вы созвали рабочий митинг, и вполне возможно, что завтра, наученные вашим недобрым примером, созовут свой отдельный сход крестьяне, послезавтра купеческое сословие, через три дня городские служащие, потом служащие частных коммерческих фирм, потом мало ли кто еще, — нация распадется на множество изолированных эгоистических групп, каждая начнет бороться только за свои узкие интересы, за свое дело, она будет иметь в виду лишь свои боли и обиды, — тогда конец всему, наши враги воспользуются нашей раздробленностью, и над чешским народом раз и навсегда прострется черная ночь.

— Да ведь это не я, ваша милость, митинг-то скликал, — осмелился возразить Пецольд, не понимавший толком ни этой проповеди, ни того, за что Борн так сердится.

Из всей изысканной речи своего товарища по заключению он понял одно — что, приняв участие в рабочем митинге на Виткове, он сделал что-то скверное и непоправимое. Впрочем, то же самое ему говорили и в полицейском участке в Карлине, и следователь, вызвавший Пецольда на второй же день после его водворения в Новоместской тюрьме, разговаривал с ним как с преступником, словно он, отправившись на воскресную прогулку на Жижкову гору, тем самым поставил себя вне общества приличных людей и достоин теперь всеобщего презрения. Но то были представители закона и государства; а за что его отчитывает человек, так же наказанный судьбой, как и он, Пецольд, так же содержащийся в тюрьме и под следствием, да к тому же зять его принципала? Вчера, когда Пецольд сказал, что служит грузчиком у Мартина Недобыла и у милостивой пани Валентины, Борн горячо и крепко пожал ему руку… Все это было совсем непонятно, и Пецольд имел все основания сбиться с панталыку.

— Да ведь это не я, ваша милость, митинг-то скликал, — решился он возразить, но Ян Борн только пожал плечами.