Браки по расчету

Ах, какой был кавалер! Великосветский барин, элегантен, небрежен со всеми, кроме красивых женщин, из той же семьи, которая дала одного из победителей под Лейпцигом, — князь Феликс, прежде чем стать австрийским канцлером, прошел короткую, но пеструю дипломатическую службу, то и дело прерываемую любовными интригами. В Петербурге через одну из своих любовниц он связался с декабристами и едва-едва избежал ареста, в Лиссабоне его бесчисленные любовные похождения настолько возбудили против него народ, что князя забросали камнями, в Лондоне он влюбился в прекрасную супругу лорда Элленборо и бежал с нею в Париж. Этот великосветский щеголь потому, должно быть, импонировал Францу-Иосифу, что был во всем его совершенной и полной противоположностью — особенно в отношении к женщинам. Влияние князя Феликса на формирование характера молодого государя и на судьбы австрийской державы было велико. Именно он разогнал в сорок девятом году революционный учредительный сейм в Кромержиже, именно он внушил Францу-Иосифу мысль, что единственно надежная опора трона — это армия. Именно князь Шварценберг изобрел для императора титул верховного главнокомандующего. И именно князь Шварценберг ввел в состав своего кабинета бывшего «баррикадника», некогда активного социалиста адвоката Баха, человека, которому суждено было стать позднее могущественнейшим и ненавистнейшим в империи министром. На вопрос государя, зачем он привлек на службу человека столь тяжко скомпрометированного, князь Феликс тогда ответил коротко: «Пусть палачом этой шайки будет один из них, к чему нам руки марать?»

Таким был князь Феликс Шварценберг. Он не оставлял в покое женщин даже на пятьдесят втором году, когда был уже серьезно болен, сожжен, съеден слишком быстрой, слишком жадной жизнью. Как-то утром он тщательно подбирал пышный букет для красавицы — польской шляхтянки, за которой ухаживал и которая согласилась дать ему свидание после бала; спрошенный, придет ли он, князь отвечал:

— Безусловно — если буду жив.

А вечером, одеваясь к балу, упал и умер, оставив своего юного царственного питомца без опоры, без совета. «Ach du mein lieber Gott, — грустно повторял Франц Иосиф, думая о короткой, но блестящей жизни своего канцлера, — насколько все-таки приятнее быть простым князем!»

Император вошел в свой кабинет; он окинул взором эту небольшую, в темных обоях, комнату, где висели портреты предков — их лица призрачно выплывали из темноты по мере того, как на них падал свет Хорнунговой лампы, — и печаль разом слетела с него. Он бодро направился к письменному столу, на который смотрел со стены овальный портрет императрицы, его капризной безрассудной Сиси, и с нетерпением склонился над стопкой бумаг из военной и министерской канцелярий, приготовленных для нею со вчерашнего вечера. Рядом с делами, пришпиленное к столу кнопками, лежало аккуратно расчерченное, выписанное каллиграфическим почерком расписание рабочего дня императора, перечень писем, которые он должен был сегодня написать, депеш, которые следовало отправить, утвержденных им аудиенций. В левом же углу стола был большой отрывной календарь, позади которого прятались щеточки и метелочка для пыли: государь имел привычку сметать со стола и с бумаг малейшую соринку или крошку.

Поставив лампу на стол, камердинер спросил, чего желает государь к завтраку, и не принести ли медную грелку для ног. Но Франц-Иосиф, уже погрузившийся в изучение бумаг, лишь нетерпеливо махнул рукой.