Браки по расчету

Вне себя от счастья, ничего не видя, так как глаза его застлали слезы умиления и благодарности, и в эту минуту убежденный в истине Борновых слов о своем подвижничестве, Мартин вслепую протянул рюмку навстречу другим, вплывавшим в искаженное поле его зрения; проглотив содержимое рюмки и перетерпев огненный ожог, опаливший его желудок, не приученный к крепким напиткам, Мартин ощутил в себе отвагу и силу, которую ничто не может сломить. А эти превосходные, удачливые, симпатичные люди, среди которых он очутился благодаря случайной встрече с Шарлихом, и после Борнова тоста не перестали выказывать ему свое расположение, не перестали интересоваться им, упоенным своею победною славой. Тот самый помятый фабрикант-деревенщина, у которого на фабрике работают малые дети, высказался в том радостном и для Мартина благоприятном смысле, что до сих пор он, фабрикант, пользовался услугами карлинского экспедитора Иерузалема, чистокровного немца и к тому же еврея, и что это давно ему не по душе; вот кабы в Праге появилась чешская экспедиторская фирма, скажем, того же Недобыла, он, фабрикант, рад был бы попробовать вести дело с ним; зачем совать врагу честные чешские денежки?

И даже несимпатичный доктор Легат вставил свое слово — что касается ипотеки, о которой упомянул Борн, то нет ничего легче. Если пан Недобыл послушает совета Борна и если пан Недобыл доверяет Чешской сберегательной кассе, — тут доктор Легат неприятно усмехнулся, — то пусть пан Недобыл принесет свою купчую, и он, доктор Легат, посмотрит, что можно сделать.

Тем временем пани Валентине удалось подсунуть Мартину еще кусочек каштанового торта.

— Вы ничего не едите, совсем ни крошки, или не вкусно? И послушайте меня, сделайте, как советует пан Борн, он-то знает что говорит! Я нынче сплю спокойно, а год назад от забот уснуть не могла — и этим обязана только ему! Он посоветовал мне вложить деньги в акции Пльзеньской дороги, я послушалась — и что же? Только открылось движение по дороге, акции стали подниматься, и до сих пор все поднимаются, и я не только что не дрожу за свои деньги, потому как солидное предприятие эта дорога — но я, не шевельнув пальцем, стала богаче на тридцать процентов! — Валентина вдруг осеклась, испуганно положила ладонь на губы. — Ах, что же это я, вот ведь пришло на ум! Пльзеньская дорога — не та ли это самая, на которую вы только что жаловались, что она вам повредила?

— Та самая, — ответил Мартин уже смело и даже с улыбкой взглядывая на вызывающую пышность пани Валентины. — Но разве могли вы знать, что где-то в Рокицанах есть какой-то там возчик, — от этих слов Мартин сам вдруг ужасно расчувствовался, — для которого дорога, обогатившая вас, означает гибель? Но я никого не упрекаю, я ничего не боюсь, и я… — он поискал в мятущихся мыслях эффектное окончание фразы, — и я за это благодарю вас всех.

4

В восьмом часу гости стали расходиться; первыми поднялись Шарлих и Легат, встал и Мартин с мягкого пуфа, чтобы откланяться. Он сделал это неохотно, даже с сожалением — кончился вечер его величайшего триумфа, кончилась первая его беседа с людьми, которые не только импонировали ему, по и — удивительное дело! — признавали, восхваляли его и разговаривали с ним как со взрослым. Все тут сделалось ему мило и дорого: маленькие часы на старинной башне, пуф, на котором он сидел, люстра с сиреневым абажуром, гостеприимный хозяин княжеского вида и красивая пани Валентина. Его, правда, от души пригласили в следующую среду к пяти часам, если только у него найдется время, и Борн на прощанье крепко пожал ему руку, говоря, что очень рад был с ним познакомиться, и выразил уверенность, что Недобыл станет его постоянным гостем — но что толку в самых приятных перспективах на будущее, когда Мартину сейчас, вот в этот момент, надо проститься и уйти, когда целая бесконечная неделя безрадостного и бесплодного труда отделяет его от того дня, когда ему дозволено будет опять заглянуть к Борнам и увидеть пани Валентину. И Мартин, проходя уже по тихому коридору, освещенному слабеньким пламенем масляной лампочки, висевшей под самым потолком, чтоб не украли, с тоской и радостью перебирал в уме разные моменты сегодняшнего великого вечера: тост Борна, а главное, восклицание, с каким пани Валентина оценила его богатство.

С Жемчужной улицы Мартин пошел налево, к Конному рынку — который уже тогда начали называть Вацлавской площадью, — направляясь к постоялому двору «У Хароузов». Он спешил — давно пора было кормить лошадей.

А в прихожей Борнов Смолик все еще разговаривал с хозяином о каком-то серьезном деле, в то время как пани Баби выписывала из книги Валентины рецепт каштанового торта.

— Главное, послушайте моего совета, — говорила пани Валентина, убирая со стола, — делайте сами, не передоверяйте какой-нибудь безрукой фефеле. Я даже Лизе доверить не могу. А уж как старалась приучить ее к хозяйству!

— Я вам всегда твердила, Валентина, больно уж вы Лизу балуете. Вот теперь и нате вам.