Браки совершаются на небесах

Он так и остался в роли молчаливого наблюдателя. Потому что сначала Вероника минут десять болтала. На какие-то совершенно отвлеченные темы — про красивое платье, которое было у Кристины на каком-то показе год назад, про бусики из рекламы, потом про духи — которые тоже рекламировала Кристина, про то, что Вероника будет рисовать портрет Кристины. Это была бесхитростная, местами бессвязная болтовня ребенка с синдромом Дауна. С одной стороны. А с другой — Марку казалось, что сейчас ничего уместнее быть в принципе не может. Вероника говорила быстро, слегка задыхаясь как будто от волнения, иногда шмыгая носом и время от времени оттирая тыльной стороной ладони слюну. Кристина время от времени кивала и улыбалась. А Марк смотрел на них обеих и боролся с неуместным головокружением.

Вывози. Взлетай. Выходи из пике.

Ты обязан.

Ради них двоих.

И не только.

Вероника вдруг резко встала.

— Папочка, пойдем. Христина устала.

— Да я не… — начала Кристина и замолчала. Вероника повернулась и взяла Марка за руку.

— Мы придем еще, — Вероника не спрашивала, она ставила в известность. Губы Кристины улыбнулись.

— Хорошо, я буду ждать.

Вероника на прощание поцеловала край одеяла. А Марк нашел в себе силы вполне уверенным голосом сказать.

— До встречи, Кристина.

Он не сказал ничего из того, что должен был сказать. Что хочет сказать. А значит — и в самом деле до встречи.

* * *

За дверью палаты его ждала еще более расширенная коллегия. К тем Кузьменко, что уже были, присоединились еще двое — по внешности явно члены этого же клана. А он один. Марк почувствовал, что Вероника крепче сжала его пальцы. А потом вдруг шагнула и встала перед ним.

— Нельзя обижать папу.

Кажется, Вероника сумела удивить всех этих хмурых Кузьменко.

— Да кто обижает-то, малая, ты чего? — неожиданно первым отозвался какой-то из братьев Кристины. — Никто твоего папку не обижает.

— Пока нет, — негромко добавила красивая черноволосая молодая женщина, стоящая рядом с ним. А Вероника вдруг пискнула — и бросилась к этой девушке. Марк ничего сделать не успел, а Вероника уже крепко обнимала эту девушку, приговаривая: «Лолочка, Лолочка».

На какое-то время кроме этих причитаний ничего слышно не было. Через несколько секунд девушка — которую, оказывается, звали Лола — неловко подняла руку и погладила Веронику по голове.

— Привет. А ты Вероника, да? Мне Кристина про тебя рассказывала.

— Правда? — Вероника отлепилась от Лолы и смотрела на нее так же, как смотрела на Кристину. С обожанием. Господи, эта же та сестра, про которую Кристина рассказывала. Дизайнер с какой-то непроизносимой фамилией! И Вероника ее тоже знает.

Все. Он точно это все не вывезет. Словно эта девушка стала вдруг последней каплей, и Марку стало казаться, что он проваливается куда-то вниз, в глубину, а сверху его присыпает, и вокруг темнота…

Он прошел к креслу — там, в холле перед палатой Кристины, стояло несколько кресел и большой диван — и без сил опустился в одно из кресел. Рука сама собой потерла лоб, взлохматила волосы. Марк понимал, что выглядит сейчас до невозможности жалко в глазах всех этих людей, но…

— Марк, что у вас случилось? — раздался негромкий, но твёрдый голос Туры Кузьменко.

Вероника подошла к нему, обняла и прижалась. Марк ответно обнял дочь, прижал к своему плечу, погладил по голове.

— Дело в том, что вчера… вчера моя мать попала в больницу с инфарктом. Именно поэтому я вчера не смог приехать.

Раздалось несколько вздохов — женских, кажется. А Марк продолжил. Он уже не мог остановиться.

— Врачи умеренно оптимистичны. Правда, оперировать не рискуют, говорят — возраст. Но консервативное лечение… — он прерывисто вздохнул. Нет, все-таки надо остановиться. — В общем, ладно, что я. У вас своих проблем… — Все, слова вообще перестали находиться. А все эти Кузьменко молчали. Подошли и стояли вокруг него. Как безмолвные судьи. — Просто я… я не знаю, что делать.

Он плотнее прижал голову дочери к своему плечу и накрыл ладонью ухо Вероники. Хотя это было, наверное, бессмысленно. Как и бессмысленно рассказывать этим людям о своих проблемах. Но в Марке что-то, кажется, сгорело. Сначала страх за Веронику — два часа страха, пока он ехал в «Бухту доброты». Потом ужас за Кристину. А вчера — вчера мать. Видимо, потрясение из-за пожара не прошло даром. Да и вообще — сколько всего пришлось до этого вынести ее сердцу? И вчера, за завтраком, мать прямо у него на глазах стала, стремительно бледнея, заваливаться на стену — он едва успел поймать. Потом звонок в скорую, распахнутое настежь окно, выпавшая из рук упаковка нитроглицерина, собственное паническое умоляющее «Мама, мамочка, я прошу тебя, только не умирай, сейчас приедет врач и все будет хорошо», дрожащая как осиновый лист Вероника, забившаяся в угол.

Скорая приехала, хвала им, быстро. И что-то вкололи. И увезли маму. Марк поехал с ней. И Вероника с ним — куда же ее девать?