Браки во Филиппсбурге

Главный режиссер Господин тен Берген устроил «чай для прессы». Ганс тогда, после приема у Фолькманов, отправился с визитом в филиппсбургский Дом радио; господин тен Берген, правда, уехал, но просил передать, чтобы Ганс обязательно еще раз зашел, как только он вернется. Тогда Ганса провели по радио- и телестудиям. Шеф отдела печати, приятный пожилой господин, который постоянно и без малейшего труда улыбался, но и получаса не в состоянии был прожить, не опрокинув рюмочку — профессиональное заболевание, объяснил он, повод всегда найдется, а потом уж и без повода пьешь, — прошел с ним по всему Дому радио, по самым разным комнатам, где сидели люди в белых халатах и что-то нашептывали крошечным металлическим капсулам, по тесным кабинкам, где скучающие девицы подпирали задиками огромные ящики, на которых что-то крутилось; девицы медленным круговым движением поворачивали головы к двери, когда кто-нибудь входил, словно «выездные» лошади, что используются Богатыми крестьянами только для верховой езды или для участия в скачках. Эти длинноногие скакуны и рысаки, стоя всю неделю напролет в конюшне, в тупом ожидании оборачиваются на каждый скрип открывающейся двери с вопросом в сонных глазах: еще не подошло воскресенье? Как крестьянин, что, приводя посетителя в будний день к любимому коню, треплет его ласково по крупу, так и веселый шеф отдела печати похлопывал девиц по разным завлекательным частям тела. В студии они заглянули лишь сквозь стекла дверей; в первой стояли пять-шесть взрослых мужчин и, отчаянно жестикулируя, вопили в крошечный микрофон. Во второй одиноко сидела старая женщина. Казалось, она жаловалась металлической капсуле на свою горькую судьбу, даже плакала, вздымала руки, роняла голову на грудь и, достав носовой платок, снова жаловалась и жаловалась — но капсула, видимо, не проявила сострадания. Тогда на лице женщины отразилась ярость, оно вздулось, так что все морщинки разгладились, глаза выступили из орбит, на пальцах ее округло-воздетых рук выросли когти и тут же вцепились в капсулу, рот, открывшись в истошном крике, так и застыл открытым, а сама она, точно пораженная ударом, сидела в этой позе, пока дверь в студию не открылась и какой-то господин с повисшей вкось на губе сигаретой, войдя к ней, не сказал (его слова слышны были в открытую дверь даже в коридоре):

— Слишком много жара, Эва, придется повторить.

В последней студии, в которую они заглянули, перед святая святых этого дома, крошечной капсулой, сидел даже священник. Все его лицо колыхалось от приветливых складок. Он, казалось, утешал в чем-то капсулу. (Людей во всех этих студиях они видели только сквозь толстые стекла, ни единого их слова слышно не было, и можно было подумать, что капсула, с которой они шептались, так быстро поглощает все слова, исходящие из их уст, что даже буковке единой не удается улизнуть и спастись хотя бы в человеческом ухе.) Священник поднял теперь указательный палец и сурово погрозил капсуле, словно желая в чем-то упрекнуть ее, да-да, так точно, не все у нее в полном порядке, пусть не воображает! Но победила, кажется, все-таки его округло-мягкая натура, всегда готовая помочь, и он заключил свою речь к капсуле улыбкой, которую ему хотелось так отчетливо показать ей, что он едва не коснулся ее губами. А теперь, о Боже, какой ужас, что он делает? Он же сложил руки, да еще и молится на капсулу!

Ганс охотно согласился перед обходом телестудий выпить рюмочку. Затем его повели в режиссерскую; телевизионщики — и в этом телевидение отличалось от радио — говорили не в одну капсулу, а во множество капсул, и повсюду во всяких и разных комнатах сидели, лежали и толкались люди с маленькими кнопками в ушах, они выполняли приказания, которые передавали им эти кнопки. Их, главным образом, заботило, чтобы на экране все время стояло четко видимое изображение. Большего Ганс не понял, хотя шеф отдела печати, который здесь тоже капитулировал, призвал по меньшей мере пятерых специалистов, из них каждый способен был дать объяснения только по одному сектору сего таинства, составить эти пять секторов в одно целое Гансу не удалось. Видимо, каждый из этих пяти господ знал только свою часть, а целое до сих пор осталось непознанным. Главное же заключалось в том, чтобы изображение на стекле улыбалось и не дергалось. Порой оно все-таки дергалось. Тогда поднималась жуткая паника и все до тех пор орали в капсулы, пока оно снова не начинало спокойно улыбаться. Когда Ганс и шеф отдела печати покидали режиссерскую, изображение на стекле улыбалось. Слава Богу, подумал Ганс.

Отправляясь на «чай для прессы», Ганс рад был, что первая его встреча с практической стороной работы уже состоялась. Редактор «Программ-пресс» должен же был хоть чуточку больше понимать в практике своего дела, чем его коллеги из ежедневных газет.

Привратник в Доме радио улыбался любезной улыбкой, какие Ганс видел в Филиппсбурге. Он сидел в своей будке за стеклом, как в ванне. Ганс только сказал:

— Чай для прессы…

И привратник тут же откликнулся:

— Четвертый этаж, конференц-зал.