Читаем Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы полностью

Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы

КНИГА ПЕРВАЯСмерть над Европой нависла; виденья и тучи на Францию пали —Славные тучи! Ничтожный король заметался на меченом смертьюЛоже, окутан могильным туманом; ослабла десница; и холод,Прянув из плеч по костям, влился в скипетр, чрезмерно тяжелый для смертнойДлани — бессильной отныне терзать и кровавить цветущие горы.Горы больные! Стенают в ответ королевской тоске вертограды.Туча во взоре его. Неккер,[34] встань! Наступило зловещее утро.Пять тысяч лет мы проспали.[35] Я встал, но душа пребывает во дреме;Вижу в окне, как седыми старухами стали французские горы.Жалкий, за Неккера держится, входит Король в зал Большого Совета.Горы тенистые громом, леса тихим граяньем стонут во страхе.Туча пророческих изобличений нависла над крышей дворцовой.Сорок мужей,[36] заточенных печалью в темницу души королевской,Как праотцы наши — в сумерках вечных, обстали больного владыку,Францию перекричать обреченно пытаясь, воззвавшую к туче.Ибо плебеи уже собрались в Зале Наций. Страна содрогнулась!Небо французское недоуменно дрожит вкруг растерянных. ТеменьПервовремен потрясает Париж, сотрясает Бастилии стены;Страж и Правитель во мгле наблюдают, страшась, нарастающий ужас;Тысяча верных солдат дышит тучей кровавой Порядка и Власти;Черной печалью Чумленный зарыскал, как лев, по чудовищным тюрьмам,Рык его слышен и в Лувре,[37] не гаснет, под ветром судилища факел;Мощные мышцы трудя, он петляет, огнем опаляет Законы,Характер черною кровью заветов, кровавой чумою охвачен,Силясь порвать все тесней и больней его тело щемящие цепи,Полупридушенным волком, к жильцам Семи Башен взывая, хрипит он.В Башне по имени Ужас был узник за руки, и ноги, и шеюС камнем повенчан цепями; Змий в душу заполз и запрятался в сердце,Света страшась, как в расщелине скальной, — пророчество стало ПророкуВечным проклятьем. А в Башне по имени Тьма был одет кандалами(Звенья ковались все мельче, ведь плоть уступала железу — и жалоГолую кость) королевич Железная Маска — Лев Вечный в неволе.В Башне по имени Зверство скелет, отягченный цепями, простерся,Дожелта выгрызен Вечным Червем за отказ оправдать преступленья.В Башне по имени Церковь невинности мстили, которая сквернеНе покорилась: ножом пресекла растлевающий натиск прелата, —Ныне, как хищные птицы, терзали ей тело Семь Пыток Геенны.В Башне по имени Правопорядок в нору с детский гроб втиснут старец.Вся заросла, как лианами мелкое море, седой бородоюКамера, где в хлад ночной и в дневную жару слизь давнишнего страхаСчитывал он со стены в письменах паутины — сосед скорпионов,Змей и червей, равнодушно вдыхавших мученьем загаженный воздух:Он по велению совести с кафедры в граде Париже померкшимДушам вещал чудеса. Заточен был силач, палачом ослепленный,В Башне по имени Рок — отсекли ему руки и ноги, сковалиЦепью, ниспущенной сверху, середку, — и только провидческой силойОн ощущал, что отчаянье — рядом, отчаянье ползает вечно,Как человек — на локтях и коленях… А был — фаворит фаворита.Ну, а в седьмой, самой мерзостной, Башне, которая названа Божьей,Плоть о железа содрав, год за годом метался по кругу безумец,Тщетно к Свободе взывая — на том он ума и лишился, — и глухоВолны Безумья и Хаоса бились о берег души; был виновенОн в оскорбленье величества, памятном в Лувре и слышном в Версале.Дрогнули стены темниц, и из трещин послышались пробные кличи.Смолкли. Послышался смех. Смолк и он. Начал свет полыхать возле башен.Ибо плебеи уже собрались в Зале Наций: горючие искрыС факела солнца в пустыню несут красоты животворное пламя,В город мятущийся. Отблески ловят младенцы и плакать кончаютНа материнской, с Землей самой схожей, груди. И повсюду в ПарижеПрежние стоны стихают. Ведь мысль о Собранье несчастным довлеет,Чтобы изгнать прочь из дум, с улиц прочь роковые кошмары Былого.Но под тяжелой завесой скрыт Лувр: и коварный Король, и клевреты;Древние страхи властителей входят сюда, и толпятся, и плачут.В час, когда громом тревожит гробы, Королей всей земли лихорадит.К туче воззвала страна — алчет воли, — и цепи тройные ниспали.К туче воззвала страна — алчет воли, — тьма древняя бродит по Лувру,Словно во дни разорений, проигранных битв и позора, толпятсяЖирные тени, отчаяньем смытые дюны, вокруг государя;Страх отпечатан железом на лицах, отдавлены мрамором руки,В пламени красного гнева и в недоумении тяжком безмолвны.Вспыхнул Король, но, как черные тучи, толпой приближенные встали,Тьмою окутав светило, но брызнул огонь венценосного сердца.Молвил Король: «Это пять тысяч лет потаенного страха вернулисьРазом, чтоб перетрясти наше Небо и разворошить погребенья.Слышу, сквозь тяжкие тучи несчастия, древних монархов призывы.Вижу, они поднимаются в саванах, свита встает вслед за ними.Стонут: беги от бесчинства живущих! все узники вырвались наши.В землю заройся! Запрячься в скелет! Заберись в запечатанный череп!Мы поистлели. Нас нет. Мы не значимся в списках живущих. Спеши к намВ камни и корни дерев затаиться. Ведь узники вырвались ныне.К нам поспеши, к нам во прах — гнев, болезнь, и безумье, и буря минуют!»Молвил, и смолк, и чело почернело заботой, насупились брови, —А за окном, на холмах, он узрел, загорелось, как факелы, войскоПротив присяги, огонь побежал от солдата к солдату, — и небом,Туго натянутым, грудь его стала; он сел; сели древние пэры.Старший из них, Дюк Бургундский,[38] поднялся тогда одесную владыки,Красен лицом, как вино из его вертограда; пахнуло войноюИз его красных одежд, он воздел свою страшную красную руку,Страшную кровь возвещая, и, как вертоград над снопами пшеницы,Воля кровавая Дюка нависла над бледным бессильным Советом, —Кучка детей, тучка светлая слезы лила в пламень мантии красной, —Речь его, словно пурпурная Осень на поле пшеницы, упала.«Станет ли, — молвил он, — мраморный Неба чертог глинобитной землянкой,Грубой скамьею — Земля? Жатву в шесть тысяч лет соберут ли мужланы?В силах ли Неккер, женевский простак, своим жалким серпом замахнутьсяНа плодородную Францию и династический пурпур, связуяЦарства земные в снопы, древний Рыцарства лес вырубая под корень,Радость сраженья — врагу, власть — судьбе, меч и скипетр отдавая созвездьям,Веру и право огню предавая, веками испытанный разумВглуби земли хороня и людей оставляя нагими на скалахВечности, где Вечный Лев и Орел ненасытно терзают добычу?Что же вы сделали, пэры, чтоб слезы и вещие сны обманули,Чтобы противу земли не восстал ее вечный посев сорным цветом?Что же предприняли в час, когда город мятежный уже окружилиЗвездные духи? Ваш древний воинственный клич пробудил ли Европу?Кони заржали ль при возгласах труб? Потянулись к оружию ль руки?В небе парижском кружатся орлы, ожидая победного знака, —Так назови им добычу, Король, — укажи на Версаль Лафайету!»[39]Смолк, пламенея в молчанье. Кровавым туманом подернутый Неккер.(Крики и брань за окном) промолчал, но как гром над гробами молчанье.Молча лежали луга, молча стояли ветра, и двое молчащих —Пахарь и женщина в слабости — труп его слов обмывали любовью,Дети глядели в могилу — так Неккер молчал, так лицо прятал в тучу.Встал, опираясь на горы, Король и взглянул на великое войско,В небе затмившее кровью сверканье заката, и молвил Бургундцу:«Истинный Лев есети! Ты один утешенье в великой кручине,Ибо французская знать уж не верит в меня, письмена ВалтасараВ сердце моем прочитав. Неккер,[40] прочь! Ты — ловец, ставший ныне добычей.Не для глумленья над нами созвали мы Штаты. Не на поруганьеРаздали наши дары. Слышу: точат мечи, слышу: ладят мушкеты,Вижу: глаза наливаются кровью решимости в градахи весях,Древних чудес над страной опечалены взоры, рыдают повсюдуДети и женщины, смерчи сомнений роятся, печаль огневеет,В рыцарях — робость. Молчи и прощай! Смерчи стихнут, как древле стихали!»С тем он умолк, пламенея, — на Неккера красные тучи наплыли.Плача, Старик поспешил удалиться в тоске по родимой Женеве.Детский и женский звучал ему вслед плач унылый вдоль улиц парижских.Но в Зале Наций мгновенно прознали об этом позорном изгнанье.Все ж не умерился гнев благородных, а тучей вскипел грозовою.Громче же всех возопил, проклиная Париж, его Архиепископ.В серном дыму он предстал, в клокотанье огней и в кровавой одежде.«Слышишь, Людовик, угрозы Небес! Так испей, пока есть еще время,Мудрости нашей! Я спал в башне златой, но деяния злобные черниТучей нависли над сном — я проснулся — меня разбудило виденье:Холоднорукое, дряхлое, снега белее, трясясь и мерцая,Тая туманом промозглым и слезы роняя на чахлые щеки,Призраки мельче у ног его в саванах крошечных роем мелькали,Арфу держали в молчанье одни, и махали кадилом другие;Третьи лежали мертвы, мириады четвертых вдали голосили.Взором окинув сию вереницу позора, рек старший из духовГолосом резче и тише кузнечика: „Плач мой внимают в аббатствах,Ибо Господь, почитавшийся встарь, стал отныне лампадой без масла,Ибо проклятье гремит над страною, которую племя безбожныхНынче терзает, как хищники, взоры тупя, и трудясь, и отвергнувСвятость законов моих, языком забывая звучанье молитвы,Сплюнув Осанну из уст. Двери Хаоса треснули, тьмы неподобныхВырвались вихрем огня — и священные гробы позорно разверсты,Знать омертвела, и Церковь падет вслед за нею, и станет пустыня:Черною — митра, и мертвой — корона, а скипетр и царственный посохС грудой костей государевых вкупе истлеют в час уничтоженья;Звон колокольный, и голос субботы, и пение ангельских сонмовДнем — пьяной песней распутниц, а ночью — невинности воплями станет;Выронят плуг, и падут в борозду — нечестны, непростимы, неблаги,Мытарь развратный заменит во храме жреца; тот, кто проклят, — святого;Нищий и Царь лягут рядом, и черви, их гложа, сплетутся в объятье!“Так молвил призрак — и гром сотрясал мою келью. Но тучей покояСон снизошел на меня. А с утра я узрел поруганье державыИ, содрогаясь, пошел к государю с отеческим Неба советом.Слушай меня, о Король, и вели своим маршалам — в дело! ГосподнеСлушай решенье: спеши сокрушить в их последнем прибежище Штаты,Дай солдатне овладеть этим градом мятежным, где кровью дворянстваНоги решили омыть, растоптав ему грудь и чело; пусть поглотитЭтих безумцев Бастилия, Миропомазанник, вечною тьмою!»Молвил и сел — и холодная дрожь охватила вельмож, и очнулисьМонстры безвестных миров, ожидая, когда их спасут и окликнут;Встал дюк Омон,[41] чья душа, как комета, не ведая цели, ни сроков,В мире носилась хаосорожденной, неся поруганье и гибель, —Как из могилы восстав, он предстал в этот миг пред кровавым Советом:«Брошены армией, преданы нацией, мечены скорою смертью,Слушайте, пэры, и слушай, прелат, и внемли, о Король! Из могилыВырвался призрак Наваррца,[42] разбужен аббатом Сийесом[43] из Штатов.Там, где проходит, спеша во дворец, все немеют и чувствуют ужас,Зная о том, для чего он могилу покинул до Судного часа.Бесятся кони, трепещут герои, дворцовая стража бежала!»Тут поднялся самый сильный и смелый из отпрысков крови Бурбонской,Герцог Бретанский и герцог Бургонский, мечом потрясая отцовским,Пламенносущий и громом готовый, как черная туча, взорваться:«Генрих! как пламя отвесть от главы государя? Как пламенем выжечьКорни восстанья? Вели — и возглавлю я воинство предубежденья,Дабы дворянского гнева огонь полыхал над страною великой,Дабы никто не посмел положить благородные выи под лемех».Дюк Орлеанский[44] воздвигся, как горные кряжи, могуч и громаден,Глядя на Архиепископа — тот стал белее свинца, — попыталсяВстать, да не смог, закричал — вышло сипом, слова превратились в шипенье,Дрогнул — и дрогнула зала, — и замер, — и заговорил Орлеанец:«Мудрые пэры, владыки огня, не задуть, а раздуть его должно!Снов и видений не бойтесь — ночные печали проходят с рассветом!Буря ль полночная — звездам угроза? Мужланы ли — пламени знати?Тело ль больно, когда все его члены здоровы? Унынью ли, время,Если желания жгучие обуревают? Душе ли томиться, —Сердце которой и мозг в две реки равномерно струятся по Раю, —Лишь оттого, что конечности, грудь, голова и причинное местоОгненным счастьем объяты? Так может ли стать угнетенным дворянство,Если свободен народ? Иль восплачет Господь, если счастливы люди?Или презреем мы взор Мирабо и решительный вид Лафайета,Плечи Тарже, и осанку Байи, и Клермона[45] отчаянный голос,Не поступившись величьем? Что, кроме как пламя, отрадно петарде?Нет, о Бездушный! Сперва лабиринтом пройди бесконечным чужогоМозга, потом уж пророчествуй. В гордое пламя, холодный затворник,Сердца чужого войди, — не сгори, — а потом уж толкуй о законах.Если не сможешь — отринь свой завет и начни привыкать постепенноДумать о них, как о равных, — о братьях твоих, а не членах телесных,Власти сознанья покорных. И прежде всего научись их не ранить».С места поднялся Король; меч в златые ножны возвратил Орлеанец.Знать колыхалась, как туча над кряжем, когда порассеется буря.«Выслушать нужно посланца толпы. Свежесть мыслей нам будет как ладан!»В нише пустой встал Омон и потряс своим посохом кости слоновой;Злость и презренье вились вкруг него, словно тучи вкруг гор, застилаяВечными снегами душу. И Генрих, исторгнув из сердца пламенья,Гневно хлестнул исполинских небесных коней и покинул собранье.В залу аббат де Сийес поднялся по дворцовым ступеням — и сразу,Как вслед за громом и молнией голос гневливый грядет Иеговы,Бледный Омона огонь претворил в сатанинское пламя священник;Словно отец, увещающий вздорного сына, сгубившего ниву,Он обратился к Престолу и древним горам, упреждая броженье.«Небо Отчизны, внемли гласу тех, кто взывает с холмов и из долов,Застланы тучами силы. Внемли поселянам, внемли горожанам.Грады и веси восстали, дабы уничтожить и грады, и веси.Пахарь при звуках рожка зарыдал, ибо в пенье небесной фанфары —Смерть кроткой Франции; мать свое чадо растит для убийственной бойни.Зрю, небеса запечатаны камнем и солнце на страшной орбите,Зрю загашенной луну и померкшими вечные звезды над миром,В коем ликуют бессчетные духи на сернистых неба обломках,Освобожденные, черные, в темном невежестве несокрушимы,Обожествляя убийство, плодясь от возмездья, дыша вожделеньем,В зверском обличье иль в облике много страшней — в человеческой персти,Так до тех пор, пока утро Покоя и Мира, Зари и Рассвета,Мирное утро не снидет, и тучи не сгинут, и Глас не раздастсяВсеобнимающий — и человек из пещеры у Ночи не вырветЧлены свои затененные, оком и сердцем пространство пронзая, —Тщетно! Ни Солнца! Ни звезд!.. И к солдату восплачут французские долы:„Меч и мушкет урони, побратайся с крестьянином кротким!“» И, плача,Снимут дворяне с Отчизны кровавую мантию зверства и страха,И притесненья венец, и ботфорты презренья, — и пояс развяжутАлый на теле Земли. И тогда из громовыя тучи Священник,Землю лаская, поля обнимая, касаясь наперствием плуга,Молвит, восплакав: «Снимаю с вас, чада, проклятье и благословляю.Ныне ваш труд изо тьмы изошел, и над плугом нет тучи небесной,Ибо блуждавшие в чащах и вывшие в проклятых богом пустынях,Вечно безумные в рабстве и в доблести пленники предубежденийНыне поют в деревнях, и смеются в полях, и гуляют с подружкой;Раньше дикарская, стала их страсть, светом знанья лучась, благородной;Молот, резец и соха, карандаш, и бумага, и звонкая флейтаНыне звучат невозбранно повсюду и честного пахаря учатИ пастуха — двух спасенных от тучи военной, чумы и разбоя,Страхов ночных, удушения, голода, холода, лжи и досады,Зверю и птице ночной вечно свойственных — и отлетевших отнынеВихрем чумным от жилища людей. И земля на счастливой орбитеМирные нации просит к блаженству призвать, как их предков, у Неба».Вслед за священником Утро само воззовет: «Да рассеются тучи!Тучи, чреватые громом войны и пожаром убийств и насилий!Да не останется доле во Франции ни одного ратоборца!»[46]Кончил — и ветер раздора по Зале пронесся, и тучи сгустились;Были вельможи, как горы, как горные чащи, трясомые вихрем;И, незаметно в шатанье дерев, в треске сучьев, рос шепот в долинеИли же шорох — как будто срывались в траву виноградные гроздья,Или же голос — натруженный крик землепашца, не возглас восторга.Туче, чреватой огнем, уподобился Лувр, заструилась по древнимМраморам алая кровь; Дюк Бургундский дождался монаршего слова:«Видишь тот замок над рвом, что внушает Парижу опаску? СкомандуйЭтой громаде: „Бастилия пала! Сошел замок призрачный с места,Тронулся в путь, через реку шагнул, отошелот Парижа на десятьМиль. Твой черед, неприступная Южная крепость.[47] Направься к Версалю,Хмуро взгляни в те сады!“ И коль выполнит это она, мы распустимАрмию нашу, что дышит войной, а коль нет — мы внушим Ассамблее:Армия страхов и тюрьмы мучений суть цепи стране возроптавшей».Словно звезда, возвещая рассвет потерпевшим кораблекрушенье,Молча направился горестный вестник пред Национальным собраньемС горестной вестью предстать. Молча слушали. Молча, но громкие громыГромче и громче гремели. Обломки колонн, прах времен — так молчали.Словно из древних руин, к ним воззвал Мирабо — громы стихли мгновенно,Хлопанье крыл было вкруг его крика: «Услышать хотим Лафайета!».Стены откликнулись эхом: «Услышать хотим Лафайета!» И в пламя, —Молниеносно, как пуля, что взвизгнула в знак объявления боя, —С места сорвавшись, «Пора!» — закричал Лафайет. И СобраньеВ тучах застыло безмолвно, колчан, полный молний, над градами жизни.Градами жизни и ратями схватки, где дети их шли друг на друга;Голосовали, шепчась, — вихрь у ног, — голоса подсчитали в молчанье,И отказали войне, и Чума краснокрылая в небо метнулась.Молча пред ними стоял Лафайет, ожидая их тяжбы, —И приказали войскам отойти за черту в десять миль[48] от Парижа.Старое солнце, садясь за горой, озарило лучом Лафайета,Но в глубочайшей тени было войско: с восточных холмов наплывалаИ простиралась над городом, армией, Лувром гигантская туча.Пламени светлою долей стоял он над пламени темною долей;Там бесновались ряды депутатов и ждали решенья солдаты,Плача, чумной вереницей струились виденья приверженцев веры —Голые души, из черных аббатств вырываясь бесстыдно на божийСвет, где кровавая туча Вольтера и грозные скалы Жан-ЖакаМир затеняли, они разбивались, как волны, о выступы войска.Небо зарделось огнем, и земля серным дымом сокрылась от взора,Ибо восстал Лафайет, но в молчанье по-прежнему, а офицерыБились в него, разбиваясь, как волны о Франции мысы в годинуБитвы с Британией, крови и взора крестьянской слезы через море.Ибо над ним воспарял, пламенея, Вольтер, а над войском — Жан-ЖакаБелая туча плыла, и, разбужены, войнорожденные зверстваЛьнули ко грому речей, вдохновленных свободой и мыслью о мертвых:«Коль порешили вы в Национальном собранье войскам удалиться,Так и поступим. Но ждем от Собранья и Нации новых приказов!»Стронулось войско железное с огненным громом и грохотом с места;Ждали сигнальной трубы офицеры, вскочили в седло вестовые;Близ барабанщиков верных стояли, скорбя, капитаны пехоты;Подан был знак, и дорос до небес, и отправилось войско в дорогу.Черные всадники — тучи, чреватые громом, — и пестрой пехотыДвинулись толпы — при звуках трубы и фанфары, под бой барабанный.Топот и грохот, фанфары и трубы качнули дворцовые стены.Бледный и жалкий, Король восседал в окруженье испуганных пэров,Сердце не билось, и кровь не струилась, и тьма опечатала веки.Черной печатью; предсмертной испариной тело и члены покрылись;Пэры вокруг громоздились, как мертвые горы, как мертвые чаши,Или как мертвые реки. Тритоны, и жабы, и змеи возилисьВозле державных колен и сквозь пальцы державной ноги подползали,Ближе к державной гадюке, забравшейся в мантию, дабы оттудаС каменным взором шипеть, потрясая французские чаши; насталоВсеотворенье Всемирного Дна и восстанье архангелов спящих;Встал исполинский мертвец и раздул надо всеми их бледное пламя.Жар его сжег стены Лувра, растаяла мертвая кровь, заструилась.В гневе очнулся Король и дремотные пэры, узрев запустенье:Лувр без единой души, и Париж без солдат и в глубоком молчанье,Ибо шум с войском пропал, и Сенат в тишине дожидался рассвета.

Читаем Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы полностью

Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы

Похожие книги

Все жанры