Бранислав Нушич

У Нушича сталкиваются патриархальные нормы морали и современные буржуазные. В прологе драматург выводит на сцену самого Йована Стерию Поповича, который начинает свою речь на старом сербском литературном языке, который так напоминал русский:

«Почитаемы слушатели, без соизволения моега, сачинитель веселога…»

Короче говоря, сочинитель веселого действа решил вывести на сцену Стерию, чтобы довести до сведения публики, что цивилизация — штука неплохая, но если люди усваивают лишь внешние приметы ее, то тем самым они уподобляются ослу, напялившему на себя львиную шкуру. Уши-то все равно торчат, а уже этим не преминут воспользоваться писатели.

В Белград приезжает провинциальная супружеская пара Станойло и Перса. У сына своего Николы они застают маникюршу, полирующую ему ногти. И хотя почтительный сын бросается, как и прежде, целовать родителям руки, они вскоре понимают, что он переменился неузнаваемо.

Старики торопились в Белград, так как прочли в газетах, что сын их обанкротился. Они боялись, как бы он не покончил с собой. Но самоубийства из-за банкротств бывали прежде, а теперь… Теперь банкрот, беззаботный и веселый, платит на их глазах маникюрше целых сто динаров. За что?! Выясняется, что теперь банкротство — всего лишь выгодная махинация. Сноха, появляющаяся перед стариками в прозрачной пижаме, занимается вопросами женской эмансипации, внук бросил школу и увлекается футболом, внучка оспаривает звание «мисс Белград», снимается в рискованных позах и мечтает о Голливуде. Молодые люди заводят патефон и хотят вытащить перепуганную старушку Персу танцевать фокстрот.

Война кончилась как будто совсем недавно, но старик Станойло не может найти никого, кто бы хотел послушать его воспоминания. «Мы кровь проливали», — говорит старик. «Мы все уважаем прошлое, — отвечает обиженному деду внук, — только… знаете, скучно это». И с жаром рассказывает о последней футбольной игре.

Старик в ужасе: «Прежде дом был церковью, храмом… а посмотри, что вы теперь из дома сделали. В улицу превратили: заходи сюда кто хочет, выходи кто хочет. Выбросили из дому икону, а повесили голых женщин, метлой повымели уважение, любовь, покой, а втащили безобразие… А мораль… ты мне скажи, есть ли еще мораль?.. Стыд забыли, а где нет стыда, там нет и морали».

Внучка приходит домой и говорит, что вышла замуж. «Вчера еще мы об этом не думали. Вечером, когда возвращались из кино, Дуле провожал меня до дома, и вдруг мне эта мысль в голову пришла. Я и говорю ему: „Дуле, давай-ка завтра повенчаемся!“ Узнав, что и сын и внук пользуются одновременно благосклонностью горничной, старики бегут из Белграда. „И в Содоме такого не бывало!“»

Нушич становится моралистом. Не унылым брюзгой, которому все прошлое кажется идеальным по сравнению с настоящим. Он по-прежнему все воспринимает с юмором. Его тревожит одно — исчезновение стыда как сдерживающего начала. Может быть, драматург хочет, чтобы соблюдались внешние приличия? Защищает лицемерие? Нет, дело совсем в другом.

Уничтожаются хорошие обычаи, исповедуется нравственный нигилизм, искореняются и сами приметы нации. Проповедью разврата занимаются газеты, кино, бульварная литература. Нушич прекрасно видит новую опасность. Кто-то сегодня провозгласил лозунг «Все дозволено!», надеясь, что завтра бездумное поколение начнет оплевывать святыни, и тогда его легче будет прибрать к рукам. Лишив народ духовного стержня, традиций, обычаев, легче превратить людей в рабов.

Моралистов обычно никто не слушает. На веселой комедии «Белград прежде и теперь» зрители смеялись, но не делали для себя никаких выводов, так как слово способно пошатнуть мораль, но для укрепления ее нужны более действенные меры. Смеялись зрители и 4 сентября 1935 года, на премьере еще одной комедии с моралью «ОЮЭЖ», название которой составлено из начальных букв названия популярного женского общества («Объединение югославских эмансипированных женщин»).

Нушич высмеивал женщин, забывающих о своем долге перед семьей. Пока, по выражению Зощенко, «жена передовыми вопросами занята» и толчет воду в ступе на различных заседаниях женской организации, муж не находит себе места, домашняя жизнь разваливается, дочь под руководством опытной горничной проходит школу отнюдь не платонической любви, а сын становится взломщиком.

Комедия вызвала взрыв негодования в женских организациях. Критики единогласно осудили «консервативную позицию» автора комедии. Женский вопрос в Югославии был наболевшим. Кое-где давали себя знать гаремные традиции турецких времен. Комедия была воспринята как вызов всему движению за раскрепощение женщины. В различных городах велась подготовка к демонстрациям во время премьер «ОЮЭЖ».

Юмористический еженедельник «Остриженный еж»[32] поместил серию карикатур — черногорки встречают Нушича с пистолетами, а в Скопле его бьют зонтиками…