Бранислав Нушич

«В конце семидесятых и в начале восьмидесятых годов прошлого века у нас, можно сказать, шел последний и отчаянный бой двух эпох — той, которая умирала, и той, которая наступала. Бой велся по всем линиям и на всех фронтах, и в политике, и в литературе, и в жизни. Это было поистине время стычек, схваток, потрясений — в общем, всего того, что характерно для периода становления любого народа и общества. Прошлое упорно держало оборону; новая жизнь, новые люди, новые взгляды и новые тенденции дерзко теснили прошлое, и темперамента в это дело вкладывалось столько, что в те годы температура нашей общественной жизни целое десятилетие не только не опускалась до нормальной, но очень часто поднималась и до сорока одного градуса, а порой и пересекала эту черту. В частности, политика приняла эпидемический характер, и так как ею был заражен весь народ, то не было ничего странного, что она часто вторгалась в литературу, или, вернее, литераторы вторгались в политику. И даже самый нежный лирик того времени, писавший о вздохах и „ее очах“, не упускал случая написать политическое стихотворение или по крайней мере эпиграмму».

Вот и лучший друг Нушича, Воислав, «нежный лирик», переходит от довольно прозрачных иносказаний к откровенной сатире. 13 января 1887 года король устроил маскарад, где блистал с прекрасной Артемизой, а уже 22 января ему доложили, что некий поэтишка под псевдонимом «Черное домино» изволил высмеять его в оппозиционной газете «Новый белградский дневник». При расследовании Воислав решил не подводить редактора под монастырь и назвался.

Суд оправдал Воислава. Спасла басенная форма.

И в том же «Новом белградском дневнике», в ехидной рубрике «Крупно-мелкие вещи», в которой помещались под псевдонимами басни и эпиграммы, 6 мая появилось еще одно стихотворение, подписанное «Пиратом».

Стихотворение называлось «Похороны двух рабов» («Два раба»). Прочитав его, король Милан пришел в бешенство и повелел «пирату» пощады не давать.

ГЛАВА ШЕСТАЯ «ДВА РАБА»

В апреле Бранислав Нушич был свидетелем двух похорон.

На одних, чрезвычайно пышных, присутствовал весь двор, генералитет, министры. Хоронили мать полковника Драгутина Франасовича, придворного офицера и любимца короля. Милан I прибыл на кладбище собственной персоной.

Через несколько дней Бранислав увидел еще одну похоронную процессию. За гробом по апрельской грязи шагали белградские жители и лишь несколько офицеров. Маленькое воинское подразделение и оркестр даже не дошли до кладбища. Последние воинские почести были отданы где-то на полпути.

Человека, которого хоронили в тот день, знала вся Сербия. Это был майор Михаил Катанич, скончавшийся от ран, полученных в последнюю войну.

Катанич был человеком фантастической храбрости. С войны 1877–1878 годов он вернулся с множеством наград, среди которых был и русский орден Станислава. Во время сербско-болгарской войны командир батальона капитан Катанич прорвался к захваченному противником знамени своего полка, получив три пулевых и пять штыковых ран. На виду у набегавших на него болгарских солдат он сорвал отбитое знамя с древка и, поцеловав, сунул его за пазуху.

Болгарский князь Александр Баттенберг, наблюдавший за этой сценой со своего командного пункта, тотчас послал к плененному герою одного из своих офицеров и личного врача. Затем он посетил Катанича в госпитале, вернул ему саблю и наградил медалью. Это была дань уважения храбрости противника. Сербское командование присвоило находившемуся в плену офицеру чин майора, и это тоже редкий случай в истории войн.

И вот теперь уходившему в последний путь герою не были отданы даже самые элементарные воинские почести. Королем, министрами и генералами, отсутствовавшими на похоронах героя, возмущались все.

«Какой это пример для армии!» — написал Бранислав на другой день. Он видел Катанича на войне и теперь кипел от негодования.