Бранкалеоне

Финальные эпизоды романа восходят к новелле Страпаролы (Приятные ночи. X. 2): бежавший от жестокого хозяина осел встречает в горной чащобе свирепого льва, но «обманами и уловками» умеет внушить к себе уважение и в последовавших приключениях неизменно дурачит сильного, но не очень умного соперника. Именно у Страпаролы происходит тот разговор, которому роман Джуссани обязан своим названием: лев говорит: «Я зовусь Львом (leone), a тебя как зовут?» – на что расхрабрившийся осел отвечает: «А меня зовут Бранкалеоне», то есть Цапни Льва[8]. Обратившись к новелле Страпаролы, Джуссани глубоко ее перерабатывает. Во-первых, у него вся эта череда ослиных обманов кончается не торжеством, но гибелью обманщика и дает автору возможность произнести над его телом заключительную мораль. Во-вторых, у Страпаролы дело происходит в полусказочной Аркадии, где может водиться что угодно, а у Джуссани – в современной Тоскане, и ему приходится объяснять читателям, откуда там взялся лев: он объясняет, и это дает ему возможность прибавить к политическому плану своей «морально-политической басни»[9] замечание о том, что владыкам следует преимущественно заботиться об образованных людях, а не о своем зверинце (гл. 33), а кроме того, за басенным сюжетом наметить пусть условный, но исторический фон, в котором действуют Лоренцо Медичи, полководец Скандербег, флорентийский поп Арлотто, кардинал Сальвиати, вообще люди с собственными именами: о важности этого фона мы поговорим ниже. В-третьих, Джуссани передоверяет своему герою роль экзегета, которую раньше исполнял сам автор. Вот, например, как у Страпаролы осел объясняет, что не случайно упал поперек моста, а расположился так намеренно:

«Прикинувшись, что распален гневом, осел надменно ответил: „О негодяй и злодей, ты спрашиваешь меня, почему я тебя браню? Знай же, ты лишил меня самого несравненного удовольствия, какое я когда-либо за всю мою жизнь испытывал. Ты подумал о том, как бы я не погиб, а я в это время радовался и наслаждался“. На это лев спросил у осла: „А от чего ты испытывал удовольствие?“ – „Я умышленно расположился на этом стволе и притом так, чтобы половина меня свешивалась по одну его сторону, а вторая – по другую, и хотел во что бы то ни стало узнать, что весит у меня больше, голова или хвост“» (Страпарола 1978, 297).

А вот что он говорит у Джуссани:

«Надлежит тебе знать, что государи утверждены в своем сане не ради собственного могущества или удобства, но для блага и пользы подданных, так что не должно им помышлять ни о чем, кроме умения править подобающим образом, вперяя взоры преимущественно в общее благо, которое блюдется с помощью справедливости и милосердия, или сострадания, совокупленных одно с другим; посему государь должен быть не только справедливым, но еще и сострадательным. Эти добродетели должны сочетаться так, чтобы одна не подрывала другой, так что государь должен быть справедлив и сострадателен в согласии с требованиями общего блага. И чтобы не склоняться больше на одну сторону, чем на другую, надобно часто сосредоточиваться в себе самом, взвешивая две сии добродетели на весах исследования своих деяний, дабы познать, как они в тебе живут. Это я и хотел исполнить теперь в себе самом. Поэтому я и расположился таким образом на мосту, для справедливого взвешивания передней части, где пребывает милосердие, и задней, где восседает справедливость, дабы узнать, равны ли они во мне, поставленном править такими звериными толпищами. Так как, однако, ты отнял у меня такой прекрасный случай, ничего уже не поделаешь…» (гл. 37).

Кажется, что Джуссани компрометирует собственные намерения: ту политическую аллегорезу, которой – по-видимому чистосердечно – занимался автор (см. в особенности главу 27), перехватывает и с тем же успехом занимается ею герой, только не из искреннего желания наставить льва, а по своей злонамеренности и честолюбию. Для чего ему такая автопародия? Эта дискредитация политических толкований хорошо вписывается в общую картину недейственности и противоречивости дидактического аппарата, которую рисует Джуссани и о которой мы скажем ниже.

Далее, россыпь вставных историй, нанизанных на традиционный костяк «похождений осла», заимствована в массе случаев из Эзопа[10], а также из плутовской новеллистики (рассказы работников) и из анекдотов, высмеивающих тупость крестьян (рассказы огородника). Что скрепляет эти многочисленные истории в романе?