Браслет из города ацтеков

Ягуар лежал на полу. Было холодно. Холод пробивался сквозь толстую шкуру и растекался вместе с кровью, и сама кровь становилась ледяной. Она представлялась Ягуару этакой рекой, которая несет мешанину льда и грязи. И сердце в груди открывает и закрывает шлюзы клапанов, рассекая грязевой поток.

Промерзали мышцы, и только кости сохраняли остатки тепла.

– Я должен был убить его, – сказал Ягуар, перекрикивая шум кровяного вала. – Он бы помешал. Он сам мне сказал, что остановит меня. А я не могу остановиться.

Солнце, пробившись сквозь плотный серый полог, смотрело в лицо. И глаза его были желты.

Солнце не видело причин для страданий.

Дядя Паша был стар. Он все равно скоро умер бы. А Егорка молод. И ему бы жить и жить, но жизнь гасла. Ягуар сам видел. Он приходил и сидел часами, слушал, как бьется сердце в тенетах лекарств, как гудят приборы и щелкает безумный сверчок в черном ящике аппарата ИВЛ.

Лицо Егора – серое пятно на белоснежной наволочке. И с каждым разом контраст увеличивается.

Смотреть на это больно. Но если не смотреть, то Ягуар забудет, кто он и почему должен делать то, что делает. Не ради себя, но ради тех, кто слаб.

Ягуар поднялся, встал на четвереньки и пополз к телефону. Аппарат, оставленный на подоконнике, манил доступностью. Это ведь так мало: просто услышать голос.

– Алло? – спросила та, которая не позволила умереть.

– Здравствуй, – из горла вырвался сип. И Ягуар испугался, что она не узнает, но нет – узнала.

– Здравствуй. Это ты его убил?

– Я, – наверное, следовало сказать неправду, но врать – плохо. И Ягуар действительно убил ту жирную сволочь, которая причиняла боль девушке-колибри. Жалел только, что не решился убить его раньше.

Ему не приходилось убивать безоружных людей. Это оказалось немного сложнее, чем Ягуар представлял. А теперь, после признания, его колибри улетит, повесит трубку и постарается выкинуть страшное знакомство из головы.

– Спасибо, – сказала она. – Он бы не отпустил меня.

– Я тебя отпустил.

– Тебя будут искать? – осторожный вопрос, на который у Ягуара имеется ответ.

– Меня уже ищут. Но я хочу тебя увидеть.

Он не собирался признаваться в этом, и уж точно был уверен, что девушка-колибри откажется. Птицы – хрупкие существа, им лучше держаться подальше от неуклюжих хищников.

– Я тоже, – услышал он в ответ. – Но я не уверена, что меня отпустят. Если получится выйти, то… я позвоню, да?

Нельзя оставлять этот номер. Он засвечен. И с рыжей в качестве благодарности станется навести охотников на след Ягуара.

– Я тебя не предам, – сказала она. – Я тебя ждала. После той ночи все думала, что ты придешь и спасешь меня. А потом мы уехали, и надеяться стало не на что. Пожалуйста, не исчезай снова.

Ее легко было найти. Красивая девушка, дорогостоящая игрушка толстого урода, который не давал себе труда скрывать, что относится к ней именно как к игрушке. Ягуар следил за ними. Иногда подходил настолько близко, что обонял едкую вонь, исходящую от распаренного тела. Не раз и не два он испытывал желание убить толстяка. Еще чаще хотел вернуться на берег и довершить начатое, но всякий раз, взглянув на перечеркнутые шрамами запястья, останавливался.

И сейчас следует это сделать. Воспользоваться предлогом и собственным страхом. Не доводить дело до беды. Но Ягуар слишком устал, чтобы сопротивляться.

– Позвони мне. В любое время.

И тихо добавил:

– Пожалуйста.

Отключившись, он заставил себя поесть, одеться и выйти. К медицинскому центру шел пешком. Привычно поздоровался с охраной, подарил медсестре улыбку, а врачу – конверт. Короткий обмен взглядами и привычное:

– Без изменений.

Тишина палаты. Солнце пробивается сквозь жалюзи и, разрезанное узкими ломтями, падает на одеяло. Стул. Тумба. Резинка для волос, забытая кем-то. Запах духов и мысль, что надо бы цветы принести. Это ерунда, конечно, но Ягуару хочется добавить в это место жизни.

Пусть будут орхидеи.

Переславину категорически не шли костюмы. Они лишь подчеркивали неуклюжесть фигуры. Ткань растягивалась на плечах и морщилась под мышками, залегая прочными острыми складками. Лацканы приподнимались как уши метиса-овчарки, а воротничок прикрывал короткую шею, отчего казалось, что голова Переславина словно бы на блюде лежит.

Звериным нюхом он чувствовал эту неловкость, злился, начинал дергать рукава, норовя растянуть. Ткань трещала, швы расходились, продавцы нервничали.

– Пойдем отсюда, – сказала Анна очень тихо, но Переславин все равно услышал.

– А костюм?

– Тебе так важно быть именно в костюме?

Он повернулся к зеркалу, уставился на отражение и смотрел долго, затем выдал:

– Я похож на идиота.

Разделся быстро. Продавцы – в этом месте, полном жесткого света, злых запахов и искусственных цветов, они назывались консультантами – утащили отвергнутые вещи. Менеджер по залу пыталась что-то говорить, то и дело стреляя в сторону Анны недобрым взглядом.

Переславин отмахнулся от менеджера, сунул пару купюр светлоокому пареньку и, подхватив Анну под локоть, потащил прочь.