Браслет из города ацтеков

Имя произносить по-прежнему больно, хотя эта боль несколько примороженная, неторопливая, как сегодняшний вечер.

– Он как-то сказал, что лучшее не всегда на виду лежит. И что имя – иногда этикетка, а иногда и вправду имя. Старое… я навела справки. Я сама шью.

Кому интересно, что ты делаешь? Истории о машинке с ножным приводом и отполированным ладонью колесом. Об иглах и нитках. О тканях и лентах. Пуговицах, которых превеликое множество выпускают, но найти идеальные под задумку почти невозможно.

– У меня мама шила, – сказал Переславин, стряхивая с плеча снежинку. – Для себя. И еще для меня. Даже джинсы как-то сшила. Из хлопка синего, но все равно почти один в один.

Анна шила юбки и блузки, строгие пиджаки, где строчки следовало выверять, а любая помарка становилась катастрофой.

– И мне тетки понравились. Они ведь успеют?

– Если обещали, то, наверное, успеют. – Анна остановилась, выбравшись на проспект. Рядом виднелась ракушка остановки, и если повезет, то автобус появится скоро. Наверное, можно попросить Переславина подвезти, но неудобно.

И если домой напросится, кормить его нечем.

– Сбежать придумала? – Эдгар помрачнел. Эмоции на его лице проступали, как волны на озере.

– Мне пора.

А он получил то, что хотел. И не надо дразнить ее. Он уйдет, а Анне будет больно. Она и так еле-еле справляется.

– Будет пора, когда я отпущу. Идем.

– Куда?

Он указал куда-то за спину. Анна обернулась. Ресторан. Или кафе. Или клуб. Неоновые огни обрисовывают контуры цветка и выплетаются словами.

Орхидея.

Чем не знак? Но Анна все-таки попыталась оказать сопротивление.

– Я не хочу в ресторан. Я не одета и… вообще.

Переславин глухо ответил:

– Хорошо. Тогда поедем к тебе.

Он не проводил – отконвоировал к автомобилю, усадил на заднее сиденье, велев не дергаться. Сам сел за руль. По дороге ни разу не оглянулся, но Анна чувствовала – смотрит. И сама глядела в окно, опасаясь случайно встретиться взглядом.

Он куда-то звонил, что-то заказывал, уточнял. Наорал даже, но не зло, скорее для порядка. Во дворе же поставил машину на прежнее место, выбрался и, открыв дверь, руку подал.

– Я поесть заказал. Ты весь день на ногах. Устала? Конечно, устала. А я еще тут. Ты извини, но мне нужен кто-то рядом. Ну просто чтобы был. Я заплачу. Скажи, сколько хочешь. Или что хочешь.

– Иди к черту.

– Ну все мы там будем, – Переславин протянул руку. – Ну что, я опять к тебе в гости?

– Угостить нечем.

– Привезут. Я заказал. Послушай, я ж серьезно. Нравишься ты мне. И отпустить я тебя не отпущу. И отстать не отстану. Ну если только ты скажешь, что любишь своего придурка безмерно.

– Он не придурок!

Рука холодная и влажная, это от снега, который тает, касаясь кожи.

– Придурок, – уверенно заявил Переславин. – Но это хорошо. Мне бы не хотелось разбивать семью. Вызвало бы ненужные толки. Ты бы переживала.

Эта его самоуверенность и злила, и успокаивала. А в конце концов, что Анна теряет? Переславин богат. Недурен собой. Прямо воплощенная мечта девичья. За такими мечтами ныне охотиться принято, она же нос воротит.

Несовременно.

– Я тебе понравлюсь, – пообещала мечта. – Ты мне только время дай.

Вот времени у Анны с избытком. Пусть пользуется – не жалко.

Адам прятался. Он осознавал, что его попытка удержаться на краю разума обречена и что запертая дверь не станет символом, а будет лишь дверью. Рано или поздно ее придется открыть.

Но один он не сумеет.

А Дарья ушла.

Адам слушал тишину. Та разливалась шелестом волн, который нарастал, нарастал и, становясь невыносимым, накрывал Адама с головой. Он чувствовал ледяную воду и соль на губах, песок скрипел под лапами ягуара. Зверь оставался, даже когда все остальное исчезало. И реальность, вывернувшись наизнанку, полнилась полутенями. Как будто кто-то шел по следу. Все время за спиной стоял. Дышал в затылок. Щекотал шею. Руки протягивал, чтобы коснуться, но в самый последний миг останавливался. Отступал.

Прятался.

Адам устал играть в прятки. Зеркала чужаков не ловили. Разум подсказывал, что происходящее творится сугубо в разуме. И не стоит так переживать.

Нужно набраться смелости и позвонить.

Визитка исчезла. Адам помнил, где она лежала. Он помнил, где лежат его вещи. Все.

Туфли он не доставал. И рубашка оставалась в шкафу. А теперь она висела на спинке стула. Брошена небрежно. Смята. И на ткани мелкие красные капли. Кровь? Нет, кетчуп.

Адам не любит кетчуп. Вкус излишне агрессивен.

Адам отправляет грязные вещи в корзину для белья. Белые рубашки к белым. Цветные – к цветным. Адам не помнит, когда и зачем надевал именно эту рубашку.

И куда исчезли запонки? Их Яна подарила. Платиновые квадраты с выгравированной латиницей буквой.

– А – это не Адам. Это первая буква алфавита, – сказала она. – Ты у нас самый умный. Значит, самый первый. И тебе носить.

Запонки исчезли. Появился скальпель, которому следовало быть внизу, среди других инструментов. Скальпель был чист.

Хорошо. Иначе Адаму пришлось бы гадать – не убил ли он кого-нибудь случайно.

Но все-таки куда подевалась визитка?

Найти. Обязательно. Немедленно. Визитка заткнет море и развеет галлюцинации силой удаленной психотерапии.