Браслет

       - Танюша! - раздался женский голос у меня за спиной и из-за кустов показалась голова воспитательницы. - Ты что тут делаешь? Здравствуйте, - сказала она, увидев, что Танюша не одна.

       Я ответил на приветствие, а Танюша просопела, всё так же прижимая к груди драгоценную куклу:

       - Мы с Машенькой помирились!

       Воспитательница понимающе улыбнулась и поманила её к себе:

       - Пойдём. - И уже издалека я услышал: - А что это за дядя с тобой разговаривал?

       - Волшебник! - уверенно ответило дитя.

       Вот так. Ни больше, ни меньше. Безо всякой там научной зауми. Устами младенца, как говорится...

       Эксперимент мне понравился. Бесёнок внутри меня толкал вытворить ещё что-нибудь в этом роде. Но мои поползновения так и остались в этот раз нереализованными, поскольку на горизонте нарисовались мои женщины в сопровождении седоволосой матроны с довольно суровым взглядом.

       - Вот, пожалуйста! Прошу любить и жаловать! - высветила меня тётка. - Племянничек мой. Собственной персоной.

       Взгляд заведующей (а это была именно она) чуть потеплел и опять принял прежнее, видимо, обычное для неё, выражение. Мне стало смешно и в то же время неуютно: с таким лицом заведовать только колонией строгого режима, а не детским садиком!

       Заведующая сразу взяла быка за рога:

       - Если я правильно поняла, вы намерены помочь нам с художественным оформлением?

       Я развёл руками:

       - Какой разговор?

       Она мне сразу не понравилась, и, если бы не зависимое от неё положение тётки, я бы с удовольствием ей нахамил. За одно только выражение лица.

       - Тогда пойдёмте, я посвящу вас в свои планы! - провозгласила она и, величественно развернувшись, возглавила шествие.

       Она долго водила нас по территории садика, нудно объясняя своим гортанным голосом, где, сколько и в какой позе какого зайца надо изобразить. Меня этот спектакль и смешил и раздражал. Неужели нельзя было просто сказать: "Сделайте так, чтобы детям было интересно"?

       Особенно резало слух по делу и без дела употребляемое ею словечко "однозначно":

       - Зайчик здесь должен сидеть на пеньке и держать в лапах морковь. Это - однозначно!

       И всё в таком вот духе.

       Пока продолжалась эта познавательная пытка, за нами неотступно следовали тётка с Настей. И каждая из них испытывала свои, далеко не однозначные чувства относительно монолога заведующей. Я буквально слышал распиравший Настю смех после каждого припечатывания означенным словечком. Тётка же, напротив, относилась к речи завы со вниманием и уважением. Только всё время опасалась, как бы я не ляпнул чего неподобающего.

       Наконец, зава решила, что клиент готов и высокомерно поинтересовалась:

       - Что потребуется от нас?

       - Только одно, - вежливо скривился я, стараясь изобразить улыбку. - Не мешать.

       Старая грымза, видать, привыкла совать свой нос в каждую дырку и мой ответ ей, конечно, не понравился. Но виду она не подала и только спросила:

       - И сколько времени займёт у вас эта работа?

       Надо было видеть, какое выражение появилось на её и без того не симпатичном лице, когда я, не подумавши, брякнул:

       - Завтра всё будет готово!

       Она оглядела меня с головы до ног, потом не очень ласково зыркнула на тётку, тоже не испытавшую большой радости от моего необдуманного ответа, и разочарованно проскрежетала:

       - Молодой человек, это, по меньшей мере, несерьёзно!

       Однако я был невозмутим:

       - Утро вечера мудренее!

       Она невидящим взглядом пронзила меня и сухо сказала:

       - Я полагала, что мы нашли общий язык. Как видно, я ошибалась. Всего хорошего!

       Она важно развернула себя на сто восемьдесят градусов и, гордо подняв голову, удалилась, олицетворяя собой оскорблённое царское достоинство.

       - Ну и что теперь? - Голос тётки тоже не предвещал ничего хорошего.

       Я пожал плечами:

       - Не вижу проблемы.

       В ответ она разразилась длинным истерическим монологом, основным содержанием которого было, конечно, обсуждение моего неблаговидного поступка, окончательно разрушившего мой, так долго создаваемый ею, имидж.

       Я внимательно выслушал её и заметил, что ещё не утро.

       - Да будет тебе дурака-то валять! - вконец разозлилась моя тётка и обратилась к притихшей Насте: - Может быть ты объяснишь, что это такое с ним сделалось? Совсем я его не узнаю! Корчит из себя невесть что!

       Настя испуганно посмотрела на меня и просигналила:

       "Чего сказать-то?"

       Тут уж я не выдержал.

       - Ах, так? Ну тогда - смотрите!

       Я отвернулся от раскрасневшейся тётки к фасаду здания, возле которого всё и происходило, и в тот же миг прямо на голых кирпичах стал проявляться рисунок, который я обмозговывал незадолго до появления маленькой Танюши. Огромная ромашка, на лепесках которой появились смеющиеся детские физиономии, заняла собой почти всю стену высотой в два этажа. Цвета получились изумительные - яркие, сочные! Я, будто дирижёр, стоял с простёртыми к стене руками и мысленно направлял художественную деятельность Сезама. Там притенить, здесь высветлить... В сердцевине ромашки всеми цветами радуги заиграла надпись: "Детский сад "ОГОНЁК".