Браслеты Скорби

Констебль наклонился, приблизившись к ней, и уперся руками в край стола:

— Вы не спешили отказываться от нашей помощи, когда мы послали бригаду пожарных, чтобы погасить тот огонь.

— Я всегда приму помощь, если требуется спасти чьи-то жизни, — ответила бабушка, — но не ту, которая подразумевает, что кого-то надо посадить под замок. Спасибо.

— Это потому, что Форч — двурожденный? Вы его боитесь?

Ввафендал одарила констебля насмешливым взглядом.

— Старейшина, — проговорил тот, переведя дух. — Среди вас преступник…

— Если это так, — она выделила первое слово, — мы с ним разберемся сами. Я посещала обители печали и разрушения, которые вы, чужаки, называете тюрьмами, капитан, и не допущу, чтобы кого-то из моих соплеменников замуровали там, основываясь на пересудах и анонимных фантазиях, которые вам прислали по почте.

Констебль тяжело вздохнул и снова выпрямился. Со стуком выложил что-то на стол. Ваксиллиум прищурился, но не смог разглядеть — констебль прикрывал предмет ладонью.

— Что вы знаете о поджогах, старейшина? — негромко спросил констебль. — Они нередко являются тем, что мы называем преступлением ради прикрытия. Случается, к поджогу прибегают, чтобы замаскировать кражу или совершить мошенничество, а еще иной раз поджог становится актом первоначальной агрессии. В деле вроде этого огонь — всего лишь предвестник чего-то другого. В самом лучшем случае у вас тут поджигатель, который только и ждет, чтобы снова что-то предать огню. В худшем… Что ж, старейшина, надвигается нечто более серьезное. То, о чем вы еще пожалеете.

Бабушка сжала губы так, что они превратились в линию. Констебль убрал руку, открыв вещицу, которую положил на стол.

Пуля!

— Что это? — спросила Ввафендал.

— Напоминание.

Бабушка смахнула пулю со стола — та со стуком ударилась о стену, за которой прятался Ваксиллиум. Он отпрыгнул с колотящимся сердцем и пригнулся.

— Не смейте приносить сюда свои инструменты смерти! — прошипела бабушка.

К окну Ваксиллиум вернулся как раз в тот момент, когда констебль надел шлем.

— Когда этот мальчик что-то снова подожжет, — негромко сказал он, — пошлите за мной. Надеюсь, будет не слишком поздно. Хорошего вечера.

И ушел, не прибавив больше ни слова. Ваксиллиум вжался в стену, опасаясь, что констебль его заметит. Но мужчина, не оглядываясь, быстрым шагом ушел по тропе и скрылся в вечерних сумерках.

Но бабушка… она не поверила. Как же она не поняла? Форч совершил преступление. Неужели они собирались просто оставить его в покое? Почему…

— Асинтью, — бабушка, как обычно, назвала Ваксиллиума террисийским именем. — Ты не мог бы зайти ко мне?

Ваксиллиум ощутил немедленный всплеск тревоги, за которым последовал стыд. Потом поднялся и подошел к окну:

— Как ты узнала?

— Отражение в зеркале, дитя, — пояснила бабушка, держа обеими руками чашку с чаем и не глядя в его сторону. — Сделай, что я сказала. Будь любезен.

Помрачнев, Ваксиллиум поплелся вокруг деревянного строения и вошел в переднюю дверь. Внутри пахло политурой для древесины, которую он сам не так давно помог нанести и которую еще не успел смыть из-под ногтей.

— Почему ты… — закрыв за собой дверь, начал Ваксиллиум.

— Пожалуйста, сядь, Асинтью.

Он подошел к столу, но не занял место для гостя. Остался там, где несколько минут назад стоял констебль.

— Твой почерк. — Бабушка дотронулась до листка, который оставил констебль. — Разве я не говорила тебе, что проблема с Форчем под контролем?

— Ты многое говорила, бабушка, но я верю доказательствам, которые вижу сам.

Ввафендал подалась вперед, над чашкой в ее руках вился пар.

— Ох, Асинтью… А я думала, ты хочешь стать здесь своим.

— Хочу.

— Тогда почему подслушиваешь у меня под окном, а не занимаешься вечерней медитацией?

Ваксиллиум покраснел и отвернулся.

— Жизнь террисийцев подчиняется порядку, дитя, — продолжала бабушка. — Мы не случайно придумали правила.

— А разве сжигать дома не против правил?

— Разумеется, против, — многозначительно ответила Ввафендал. — Но Форч — не твой подопечный. Мы говорили с ним. Он раскаивается. Его преступление в том, что он сбившийся с пути юнец, который слишком много времени проводит один. Я попросила кое-кого из сверстников с ним подружиться. Он понесет кару за свое преступление, но по нашим законам. Тебе больше хочется, чтобы он гнил в тюрьме?

Ваксиллиум помедлил, потом вздохнул и рухнул на стул перед бабушкиным столом.

— Я хочу понять, что правильно, — прошептал он. — И поступать как надо. Почему мне так трудно?

Бабушка нахмурилась:

— Отличить правильное от неправильного легко, дитя. А вот необходимость постоянно выбирать, что тебе следует делать…

— Нет! — выпалил Ваксиллиум и поморщился. Перебивать бабушку Ви было не очень мудро. Она никогда не повышала голос, но ее неодобрение ощущалось как надвигающаяся гроза. Он продолжил чуть тише: — Нет, бабушка. Отыскать правду совсем не легко.

— У нас для этого есть традиции. Тебе об этом каждый день говорят на уроках.

— Это одна точка зрения, — возразил Ваксиллиум. — Одна философия. А их так много…

Бабушка потянулась через стол и накрыла его руку своей. Ее кожа была теплой от чашки с чаем.