Брат болотного края

Стешка дернулась в последний раз, горячая кровь из рассеченного горла залила пол. Фекла укутала напившийся родовой жизнью серп в подол и пошла к порогу. Долгие годы ее заточения канули в небытие. Долгие годы тоски по свободе и мщению. Долгие годы жизни без жизни. Долгие годы старых законов, которым сегодня пришел конец.

Фекла устала ждать и почти перестала верить, но этой ночью болото обрело Хозяина.

Слава той, что нарушила ход вещей! Слава той, что предала свой род! Слава ей и смерть!

Фекла спустилась с крыльца. Босые ноги защекотала пыль. Ничто больше не держало ее в доме, никто больше не был ей указом. Фекла захохотала, втянула живой запах ночи и бросилась в лес.

Сила матушки

Поляша

Сестры летели строгим клином. Три белых облачка по правое черное крыло, три – по левое. Тихие, легкие, невесомые – пушинки, что пускает по ветру разогретый июльским жаром тополь. Поляша чувствовала их внимательные взгляды, слышала, как шелестят перья на ветру. Достаточно было наклонить в сторону тонкую смоляную шею, чтобы они мягко ушли, снижаясь. А можно было, напротив, устремиться ввысь, и они последовали бы за ней, и не остановились бы, пока солнце не сожгло бы их, обращая в пепел.

Поля смутно помнила историю человека, который так мечтал о небе, что взлетел, но тут же потерял голову в погоне за высотой и разбился. Смешная сказка пыталась рассказать о чем-то важном, скрывала смысл между строк. Когда-то Поле нравилось видеть то, что прячется от первого взгляда, теперь она вообще не доверяла зрению, одно лишь сердце, чутко различающее ложь в правде, а главное – правду во лжи, оставалось ей опорой.

Это раньше славная девочка с необычным именем Пелагея зарывалась в толстые книги, пряталась от мира, мучала сердце смутным предчувствием чудес. А теперь она сама стала чудом. Чудом в перьях, как горько смеялась она, ведя нескончаемые разговоры сама с собой. С кем еще говорить, если сестры твои – лебедицы, а ты – главная среди них, к тому же, черная, как смоль?

Да и нет времени для разговоров, когда новое время стучится в дверь, а старое издыхает на пороге. Лес засыпал. Кружа над ним, Поляша видела это все четче, верила в это все крепче. Не ко времени жухла листва, опадала хвоя, пахло сыростью и стоялой водой. Все меньше зверья бродило по тропам, кто-то тонул в трясине, кто-то умирал от голода, кто-то спешил унести лапы, но куда? Чем дальше от чащи, тем ближе к человеку. И снова смерть. Только смерть. Гниль и вонь.

Некому защитить лес – дремучий, вековой, полный тайн, живущий по своим законам. Умер Батюшка, нет того сына, что заменит его. Скоро-скоро рухнут старые правила. Скоро угаснет последний огонек лесного рода.

Поляша почувствовала, как топорщатся перья от чистого, исконно человеческого предвкушения. Слишком долго она ждала этого! Нити семьи, в которой так мучительно жилось ей, натянулись до предела. На одной лишь злобе сумасшедшей старухи держатся они. Но ничто не вечно, даже Матушка способна оступиться, рухнуть наземь, подкошенная чужой силой – одним ударом мощного крыла, цепкой хваткой женских пальцев. Хрустнут под ладонью косточки, булькнет в горле, закатятся прозрачные глаза. И лес уснет, осиротелый, уступая место тому, кто пробудится на дне озера.

От мыслей об этом по телу, скрытому смоляными перьями, стройному женскому телу, пробежала волна нестерпимого жара.

Мало чего на свете можно желать сильнее, чем обнять любимого мужчину. Поляша и сама так думала в той, другой жизни, когда ездила по кругу на скрипучем автобусе, безвольно рассматривая мир за окном. Руки ее, ноги ее, впалый живот и острые бедра, тяжелая голова, синяки на предплечьях – вот что она оставляла, мыслями убегая прочь. Туда, где ее любили бы. Туда, где ее называли бы красавицей, где гладили по голове и шептали – Полечка, Поляша, Полинушка. В мир грез, в мир, которого не было.

Тяжелое имя Пелагея она не любила. Большего, чем нежное прикосновение любящей руки, не желала. А когда пришел он, сильный и теплый, с мудрыми глазами и спокойным голосом, то все сложилось в неделимую картину.

– Как зовут тебя? – Прикоснулся к щеке, скользнул по шее, опустил руку на плечо.

– Пелагея. – Имя царапало горло.

– Не нравится? – тут же догадался он. – А как хочешь?

– Поляша… – Застеснялась своей робости, поглядела на него, залилась жаром смущения.

– Будешь Поляшей.

Они промолчали ровно три остановки. Потом его большая ладонь медленно сползла по плечу вниз, обхватила крепкую, мигом налившуюся теплом грудь. Поля дернулась было, но обмякла. Так они и сидели в тишине и жаре, а когда автобус, скрипя, доковылял до конечной остановки с облупленной надписью «Лесная», то вышли и тихонько побрели по тропинке.

– Вот что, Полина, – наконец сказал он. – Ты молодая девка, сильной вырастешь… А я уже старый, да?