В центре мастерской стоял большой американский мотоцикл. Двигатель машины был частично разобран, и снятые детали лежали рядом на полу. Разложены они были чрезвычайно аккуратно, что снова говорило о пунктуальности владельца мастерской. В тот момент, когда прибыла полиция, Ольсен, очевидно, чинил этот мотоцикл.
— Нет, не этот, а вон тот, — сказал Ольсен, показывая на серый «БМВ».
Фабель мало понимал в мотоциклах, но даже его знаний хватило, чтобы понять, что это «БМВ R1100S». Он вынужден был признать, что машина действительно красивая. Эдакая обтекаемая элегантная мощь, которая, даже пребывая в дреме, оставалась воплощением скорости. Мотоцикл каким-то странным образом походил на сторожевую собаку Ольсена — та же мощь и даже агрессия, с нетерпением ожидавшая команды «вперед». Фабель кивнул двум полицейским, и те покатили машину к микроавтобусу.
— Зачем он вам? — поинтересовался Ольсен, но Фабель, оставив вопрос без ответа, спросил сам:
— Вы слышали о Ханне Грюнн? Держу пари, слышали.
— Да, слышал, — сказал Ольсен, старательно демонстрируя полное равнодушие.
— Похоже, вы не сильно расстроены, герр Ольсен, а ведь до нас дошли слухи, что вы были ее очень близким другом.
— Другом? — рассмеялся Ольсен, даже не пытаясь скрыть своей горечи. — Нет, только не я. Я был всего лишь болванчиком. Одним из многих. Она слила меня в канализацию несколько месяцев назад.
— Не совсем так, если верить тем людям, которые с ней работали. Они утверждают, что вы заезжали за ней на мотоцикле. Вплоть до самого последнего времени.
— Может и так. Она ловко умела пользоваться людьми. Использовала она и меня. Это все, что я могу сказать.
Фабель не сомневался, что Ольсен регулярно посещает спортзал. Его плечищи выглядели чрезвычайно мощными, а под тканью рукавов буграми вздувались накачанные бицепсы. Было нетрудно представить, как Ольсен, без труда преодолев сопротивление субтильного Шиллера, приканчивает его двумя ударами острого ножа.
— Где вы находились, герр Ольсен, начиная с вечера пятницы — это было девятнадцатое марта — и кончая субботним утром? — спросила Анна.
Ольсен в ответ равнодушно пожал плечами. «Ты переигрываешь, парень, — подумал Фабель. — Похоже, тебе есть что скрывать».
— Я отправился выпить. Здесь, в Вильгельмсбурге. Вернулся домой около полуночи.
— Куда вы ходили?
— В «Пеликан». Этот бар только что открылся в Штадтмитте. Вот я и решил проверить, что это такое.
— Вас там кто-нибудь видел? Кто-нибудь сможет подтвердить ваше присутствие в «Пеликане»?
Ольсен скорчил гримасу, призванную продемонстрировать, что столь глупых вопросов ему слышать не доводилось.
— Там были сотни людей. Как я уже сказал, заведение новое, и многим пришла в голову та же мысль, что и мне. Но знакомых я там не встретил.
— В таком случае, герр Ольсен, — произнес Фабель чуть ли не извиняющимся тоном, — я боюсь, что вынужден просить вас проехать с нами. Мы не получили информации, которой было бы достаточно, чтобы снять с вас подозрения.
— Что же, справедливо, — покорно вздохнул Ольсен. — С отсутствием алиби я ничего не могу поделать. Но согласитесь, если бы я был в чем-то виноват, то заранее постарался бы сочинить какую-нибудь удобоваримую историю. Сколько времени это может занять? Мне надо закончить ремонт.
— Мы задержим вас ровно на столько времени, сколько потребуется для установления истины. Прошу вас, герр Ольсен.
— Я могу запереть дверь?
— Естественно.
В дальнем конце мастерской находилась еще одна дверь. Ольсен подошел к ней и повернул ключ. После этого он двинулся к выходу следом за тремя детективами. Ротвейлер спал рядом со своей будкой.
— Если я задержусь у вас на ночь, мне надо организовать кормежку собаки. — Он внезапно остановился и, посмотрев назад на мастерскую, бросил: — Вот дерьмо! Я забыл включить систему тревоги. Оставлять мотоциклы без охраны нельзя. Вы позволите мне вернуться, чтобы нажать кнопку?
— Вернер, проводи, пожалуйста, герра Ольсена, — сказал Фабель.
— Вам не кажется, что мы вытянули пустой номер? — спросила Анна, когда Вернер и Ольсен отошли.
— Я тебя понимаю. У меня сложилось такое впечатление, что герр Ольсен пытается скрыть от нас одну-единственную вещь — то, насколько сильно его расстроила смерть Ханны…