Брат гули-бьябона. Рассказы и повести о снежном человеке. Том II

Произошло это так. На пятый или шестой день Уа, как обычно, положила меня в укромное местечко между скал и отправилась за пищей. Я проклинал себя за то, что обронил свой нож при первом знакомстве с Уа. Можно было бы зарезать ее или хотя бы покончить с собой — до такого отчаяния я дошел, когда убедился, что утащен за границу. Мы двигались все время на юго-восток, и горные гребни становились все более и более оледенелыми, а в разломах известняка и кристаллических сланцев начинали попадаться горячие источники. Резко расчлененный рельеф, почти без ровных плато, глубокие узкие ущелья, вместо поперечных равнин, — все говорило о том, что я уже не на Памире. Где же? Если двигаться от Памира на юго-восток, то, насколько помнится, попадешь на Каракорум. Но это уже заграница!..

Все подтверждало мне, что я на Каракоруме — на хребте самого мощного в мире оледенения и втором в мире по высоте. И я твердо решил покончить с собой. Плутать, как гули-бьябон, среди пустынных скал и снегов у самого поднебесья, но на своей территории — еще куда ни шло: есть надежда на спасение. Родная земля, пусть голая, каменистая, вселяет эту надежду и укрепляет ее. А таскаться в таких условиях по заграницам!.. Честное слово, лучше умереть!..

Я выбрался из расщелины, где меня оставила Уа, и сердце мое сжалось от безнадежности. Солнце стояло высоко над снежнокаменными кручами, ясно показывая мне юг. Я взобрался на какую-то вершину и увидел, что горные кряжи справа, слева, впереди и позади меня четко протягивались на юго-восток, даже почти на восток. Нет, это уже не наша страна!..

Я попробовал разбить себе голову о скалу. Но то ли мой череп крепко скроен, то ли в отчаянии у меня не хватало сил, — я ударился несколько раз и лишь набил огромную шишку, потекла кровь, голова загудела, но я оставался живым. Тогда я вскочил и опрометью бросился вниз по снежному почти отвесному склону поперек хребта. Когда меня несли по этим местам, я заметил небольшую висячую долину и теперь подумал, что прыгну с нее вниз головой. В высокогорных областях, бывает, большой ледник, стекая по главной долине, углубляет ее быстрее, чем боковые менее мощные леднички — свои долинки, вот они и получаются висячими над главной, как балконы. И высота вполне достаточная, чтобы разбиться в лепешку.

В несколько минут я скатился на несколько километров вниз испытанным гули-бьябонским способом, управляя руками, как рулями. Оглядываясь, остерегаясь, чтобы меня не нагнала Уа, я поднялся и побежал что было сил. Дальше склон был голый, без снега, но я уже бегал по скалам не хуже архара. Правда, шипы на моих ботинках поистерлись, и по льду я заскользил бы, но по камням мог соперничать даже с самими гули-бьябонами. Я очень боялся, что выдохнусь, прежде чем вернется и начнет преследовать меня Уа, она-то могла ходить быстрыми шагами без устали, и этот страх подгонял меня.

И надо же было, чтоб я упал! Спрыгивая с какой-то скалы, я не удержался на ногах, потому что уступ оказался оледенелым и покатым, и растянулся почти плашмя на острых камнях. Кое-как поднялся и снова упал — уже от боли в колене. Пришлось сесть отдышаться. Засучив штанину, поглядел: кожа ободрана до самой кости.

Альпинисту часто приходится быть в синяках, кроме того, я с мальчишества привык переносить любую боль, потому что в детстве был драчуном и забиякой. Но тут мне пришлось туго. Свербящая, ноющая и одновременно колющая боль в коленке, сама, помимо моей воли, выжимала из меня стоны, как я ни старался сдерживаться, прикусывая губы.

Разбитая нога вынудила ползти. Я изодрал в кровь руки, порвал куртку на груди, но упорно двигался вперед, торопясь и тупея от боли. Сказал бы мне с месяц назад кто-нибудь (даже Танечка, которая всегда подсмеивалась надо мной), что человек может упрямо ползти, превозмогая мучительную боль, упрямо ползти только для того, чтобы броситься вниз головой и разбиться, — я не поверил бы. А тогда я спешил и спешил, чтобы успеть умереть до того, как меня разыщет и настигнет Уа.

Не знаю, может быть, она меня и любила, эта молодая обросшая шерстью богатырша с блестящими желтыми глазами. Но ее материнская нежность, ее самозабвенное беспокойство о том, чтобы я был сыт и не замерзал морозными ночами, ее трогательная заботливость и ласковое облизывание языком так и не вызвали тогда во мне даже чувства симпатии. Я потом безжалостно помог убить ее. И только сейчас, когда описываю все это, я жалею дикую красавицу Уа. Наверное, можно было не уничтожать ее, а как-нибудь договориться жить в мире и согласии.

Я дополз до края обрыва и собрался с силами, чтобы кинуться вниз, и услышал над головою протяжный, громкий, гули-бьябонский, словно порыв урагана, свист. Я даже выругался: успела все-таки найти меня противная Уа! Я свесил голову в пропасть, оставалось последнее движение, чтоб перевалить через край, и тут вдруг почувствовал, что это не Уа, что свистит мой старый Чо.

— Вить-Вить-Вить! — раздавался пронзительный свист.