Брат и сестра

Когда мать, вернувшись с работы, увидела его растянувшимся на полу, поверх карты, с бабушкиным прутком в руках, она сразу спросила:

— Ярослав, опять двойка по диктанту?

Ярослав вздрогнул, он не слышал, как мать появилась в квартире. Дело в том, что он только что спас Зою. Они вместе переходили Гиссарский хребет, и Зоя рухнула в узкую трещину на леднике, не заметив, что трещина обманчиво прикрыта недавно выпавшим в горах снегом. Зоя наверняка погибла бы, она бы заклинилась в трещине, скользя по ледяным стенкам, и ей раздавило бы грудную клетку. Но они шли по леднику, связанные с Ярославом одной альпинистской веревкой, и Ярослав спас Зою, вытащил из трещины.

Совершив этот подвиг, Ярослав застонал, стиснув зубы, — он вспомнил идиотский случай, «пьянку» а классе и то, что о приеме в комсомол теперь не может быть и речи. Кто же согласится взять его в экспедицию с такой репутацией?

Вот в эту минуту отчаяния и застала Ярослава мать.

Он сразу признался ей во всем. Мать сказала, что она заметила, как в субботу от него пахло вином, и ждала его исповеди.

Конечно, она сразу уловила — Ярослава мучает не воспоминание о сцене в кабинете Язева. Дело шло о приеме в комсомол. Первый раз Ярослав так подробно рассказывал о групорге их класса, о Зое Космодемьянской. Что-то сжалось в сердце у матери, она медленно начала краснеть, на минуту закрыла глаза и, когда почувствовала, что снова успокоилась, спросила у Ярослава:

— А какого цвета у Зои глаза?

— А при чем тут глаза? — порывисто спросил Ярослав, так же, как мать, медленно наливаясь краснотою, и, постепенно успокоившись, сказал: — Глаза темные. — Он путал, так же как многие, цвет глаз у Зои, благодаря ее необыкновенно густым и длинным черным ресницам. — Вообще она похожа на мальчишку. Стриженая.

Мать подумала: «Ну что ж, когда-нибудь это должно было случиться». Но от этой спокойной мысли ей стало невыносимо грустно. Она взяла обе руки Ярослава и, расправив их у себя на колене, принялась медленно гладить.

— Ярослав, какие же огромные у тебя лапы! Боже мой, когда ты успел стать таким большим?!

Но Ярослав, словно догадавшись о том, что мать думает: «Неужели настанет день, когда кто-то отнимет у меня моего Ярослава?», осторожно убрал руки.

Мать сказала:

— Ярослав, если ты не ошибаешься, если Зоя в самом деле такой правдивый, хороший товарищ, — поговори с ней откровенно. Она поймет и поверит тебе, что отвратительная история со стаканом портвейна никогда больше не повторится. — И мать взъерошила рыжеватые, золотистые волосы сына, потом, причесав их своим гребнем, сказала: — А теперь, Ярослав, исполни мою просьбу. Давай что-нибудь сыграем в четыре руки. Я уже не помню, когда мы садились с тобой за пианино рядом.

«Венгерский танец» Брамса мать Ярослава знала наизусть. Ей почти не надо было следить за пальцами. Она то и дело смотрела, как в черное зеркало, в полированную стенку пианино, в которой отражалось сосредоточенное лицо Ярослава, с двух сторон освещенное электрическими лампочками, ввинченными в бронзовые подсвечники. И ее неотвязно преследовала одна и та же мысль: «Неужели приближается время, когда кто-нибудь заберет у меня Ярослава?»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

На другой день состоялось заседание педагогического совета. Директор, Василий Петрович, сделал доклад на тему: «Идейно-политическая основа педагогических взглядов А. С. Макаренко». На доклад пригласили и педагогов соседней школы, в которой училась Ирина Лесняк.

Доклад занял час с четвертью, в половине шестого Василий Петрович уже закончил его, но никто после доклада не захотел уходить, и споры затянулись надолго.

Заведующий учебной частью соседней школы высказал такую мысль: идеи Макаренко, мол, очень прекрасные, но практически они полезны только в условиях закрытых учебных заведений с общежитиями, в детских домах и в колониях, а в условиях обычной средней школы возможность применить их очень ограничена, если не вовсе сомнительна.

С этим категорически не согласился ни директор, ни, в особенности, Иван Алексеевич Язев, доказывавший, что целый ряд педагогических приемов и советов Макаренко имеет непосредственное отношение к обычной средней школе: «теория завтрашней радости», «постановка цели», вопросы о наказании, проблема «учитель и ученик» и многие другие.

Спорили долго и, казалось, наговорились вволю, но когда вышли на лестницу, спор возник по новому поводу. Преподаватель черчения, Николай Иванович Погодин, спускавшийся со ступеньки на ступеньку по причине своей хромоты боком, задал Ивану Алексеевичу вопрос: каким образом он считает возможным при воспитании в коллективе добиваться развития в характере ученика того, что Макаренко называет героизмом не показным, на глазах у всех, а героизмом как сущностью характера? Другими словами, чтобы, даже оставшийся наедине с самим собою, человек был способен к героизму, если этого потребуют обстоятельства жизни, без той помощи товарищей, коллектива, к которой он привык в школе ежедневно?