Брат Иуда

Часовая прогулка на побережье – с пяти до шести вечера. День ото дня туристов становится все больше. Я понуро брожу без цели, пресытившись досугом до тошноты. Кино меня не манит. Время от времени мне случается посмотреть какой-нибудь фильм. Но теперешние фильмы, делающие ставку на то, чтобы взбудоражить зрителя или его шокировать, на меня навевают смертную скуку. Усесться за столик кафе и наблюдать уличные сценки? Лучше уж оставаться вольным пастырем маленького стада собственных мыслей. Иногда мое внимание привлекает художественная выставка, когда полотна хотя бы поддаются расшифровке. В младые лета я и сам пописывал недурные акварели. Акварельная живопись всегда передает мечтательное настроение. Но сейчас эта мечтательность убита. Нынче предпочитают выпендриваться, чтобы краски лезли в глаза и ошеломляли.

Мне хотелось бы выразить эту мысль по-иному, понятнее, поскольку я вовсе не принадлежу к ворчунам, осуждающим теперешнее во всех его проявлениях. Это характерно для других обитателей дома, не устающих восклицать: «Бывало, в мое время…» Старческий маразм без труда рядится в тогу мудреца, испуганно отторгающего все новое! И, копнув глубже, я довольно быстро прихожу к выводу, что боязнь нового – это боязнь любви. Давайте согреваться под немеркнущими солнцами былых страстей – именно это и заставляет всех нас говорить, что мы еще живы. Но кто из нас еще продолжает любить? Кто не опасается за сохранность своих артерий при таком взрыве радости, наплыве образов, желаний, неясных позывов?.. Ах! Вот бы испытать еще разок их очарование! Бедный хромой Фауст!

Глава 4

Мадам Рувр красивым почерком написала извещение. Она собственноручно прикрепила его на доске объявлений в холле, рядом с лифтом. Это стенная газета нашего дома рядом с объявлениями типа «Потерян носовой платок с монограммой „Р“»; тут же репертуары кинотеатров, концертов, выставок, спектаклей; приглашения вроде: «Внимание участников группы „Йога для всех“ – сбор в среду в гимнастическом зале» и т. п.; сообщения о лекциях на разнообразные темы: мистическая Индия, загрязнение морей, тайные способности духа… Как важно держать обитателей пансиона в состоянии суеты, приятного возбуждения, которое вполне сносно заменяет веселье.

Извещение Люсиль привлекает внимание нескольких любопытных. Соображения, услышанные на лету: «Мадемуазель де Сен-Мемен следовало додуматься до этого раньше…», «Самое время кому-то заняться этой библиотекой…», «Вот увидите, им никогда не прийти к согласию по поводу подбора книг».

Помещение, отведенное под библиотеку, расположено на третьем этаже. Комната небольшая, и ее жалкую обстановку составляют несколько полок, длинный стол, три стула. Впечатление полной заброшенности. Некоторые книги потрепались и нуждаются в том, чтобы их заново переплели. Я купил несколько рулонов прочной бумаги, коробочку этикеток. Перебирать книги – занятие не скучное. Оно напоминает мне школьные часы, когда мы обертывали учебники и тетрадки в обложки и выводили на них надписи: «Мишель Эрбуаз. Шестой классический». Я прикидываю: с тех пор прошло шестьдесят пять лет. Какой кошмар!

В два часа появляется Люсиль. Я улыбаюсь. Она облачилась в серый рабочий халат. Под мышкой – журнал регистрации.

– Ни дать ни взять – школьная учительница, – говорю я. – Ваш муж не возражал?

– Не слишком. Но он не поверил, что мысль возродить библиотеку принадлежит мне. Он вообразил, что она была мне кем-то подсказана.

– И остался недоволен?

Передернув плечами, Люсиль усаживается за стол, открывает журнал и достает очки из футляра. К счастью, они ее не старят. Но придают серьезный вид, который чуточку устрашает. За дело! Я снимаю с полок все книги на «А». Объявляю Люсиль автора и название книги. Она заносит в каталог. У нее милый, четкий почерк, немного крупный на мой вкус, аккуратный, старательный. Я ничего не смыслю в графологии и тем не менее чувствую, что этот почерк говорит об упорном характере, не в пример мне. Склонившись над Люсиль, я произношу трудные имена авторов по буквам, – по правде говоря, такие попадаются редко, и все они ей известны. Духи, которыми она пахнет, хорошо подобраны. Сочетание ароматов кожи и цветов. На ее шее золотая цепочка. Такой взгляд на женщину, сверху, всегда немного пьянит. Не довольствуясь тем, что видят, глаза ощупывают ее.

Мы разговариваем шепотом. Бархатистая, расплывчатая тишина. И когда я бормочу: «Клод Авлин, „Двойная смерть Фредерика Бело“», я как бы отпускаю нежнейший комплимент. Я удаляюсь от нее. Ищу на полках других писателей на «А», которые от меня еще ускользнули. Приношу Робера Арона.

– Вот автор, который доставит удовольствие Ксавье, – замечает она.

– Кто такой Ксавье?

– Мой муж. Меня зовут Люсиль. А вас?

– Мишель.

– Какое милое имя. Мишель – это звучит молодо!

– О! Не издевайтесь.

– Но… я и не издеваюсь. Сколько вам?.. Шестьдесят пять, шестьдесят восемь?

– Увы, чуть больше.

– Ну что ж, вам их не дашь.