Ермила Лукич, встав на цыпочки и вытянув шею, устремил взгляд на открытое пространство. В тени дуба на устланной коврами земле стояло два высоких кресла, в которых сидели царь и царица. Царю было за пятьдесят. Бритое лицо, утомленный взгляд черных глаз, скорбные черточки в уголках рта, морщинистый лоб. Царь был сухощав, видимо, невысок, одет в темно-зеленые, расшитые жемчугом одежды. Царица, явно моложе мужа, выглядела величаво: и благодаря гордой осанке, и яркой красоте, и сверкающим каменьями одежде. Позади царской четы справа и слева от нее расположился двор, именитые гости, белыми одеждами выделялись служители Аллаха.
Опять заревели трубы, и на середину освобожденной от людей площади вынесли щиты с нарисованными на них кругами. Начались состязания лучников. Вначале стреляли по щитам пешие воины, затем всадники. Точнее всех ложились в цель стрелы молодого худенького воина на тонконогом огненно-рыжем жеребце. В самом конце состязания лучников выпустили из клеток птиц и всадники на скаку принялись метать в небо стрелы. Но только у четверых соревнующихся стрелы нашли цель, и пять из одиннадцати птиц были сбиты стрелами с красным оперением. Это были стрелы молодого всадника на огненно-рыжем коне. Ему-то царь и вручил приз — вороного как смоль горячего арабского скакуна. Каково же было удивление Ермила Лукича и многотысячной толпы зрителей, когда воин снял отороченную куньим мехом шапку и на плечи упали длинные светлые волосы, заплетенные во множество косичек.
— Девица эта — племянница царская, златокудрая Зора, — преодолевая крики восторга ликующей толпы, пояснил Семен. — Поговаривают, что надысь ее половецкий хан сватал, так не пошла. Огонь-девка!
В третий раз заревели трубы, призывая ко вниманию. Шум стих, и на середину площади вышел здоровенный, одетый в доспехи, с огромным изогнутым дугой мечом и щитом в руках булгарский воин. Следом за ним вышел глашатай. Зычным голосом он что-то принялся нараспев кричать, показывая рукой на воина, а тот стал медленно и важно расхаживать вокруг него, потрясая оружием.
— О чем он говорит? — затряс головой Ермила Лукич.
— То богатырь вызывает на бой противника. Любой может принять вызов: и воин, и князь, и простой оратай. Смотри, смотри, кто-то отважился, — показал рукой Семен на вышедшего из толпы такого же рослого, широкоплечего воина в чешуйчатом доспехе.
— А рубаха-то защитная на Руси сработана и шелом тоже, — заметил Ермил. — Неужто кто из наших вызов принял?
— Да нет, то богатырь из Ошела. На щите бляха в виде медведя, поднявшегося на задние лапы. То знак ошельских воинов, — разъяснил Семен.
Воины сошлись, посыпались искры от скрещенных мечей.
— Неужто до смерти рубиться будут? — потянул за рукав халата своего спутника Ермила Лукич.
— Да нет. Покалечить друг дружку могут, а чтобы до смерти… Мечи у них затуплены. Да ты смотри, сам все увидишь.
Бой был коротким. Ошелец не смог противостоять всесокрушающим ударам столичного богатыря и оказался на земле: оглушенный, окровавленный, но живой.
И вновь принялся выкрикивать в толпу глашатай, но охотников сразиться с богатырем не находилось. Перед царем уже выставили подарки для победителя: меч, щит, широкий кожаный пояс и лук с колчаном, полным стрел, все отделано драгоценными каменьями и золотом, как из толпы придворных и гостей вышел высокий статный молодец, светловолосый, с развевающейся на ветру бородкой. Он не спеша скинул шапку, малинового цвета кафтан и, оставшись в белой льняной рубахе, направился к бахвалящемуся перед толпой воину.
— То князь Роман, — обернулся Семен к купцу. — Принял вызов. Ай да молодец! Теперь держись, песье отродье!
Всмотревшись, Ермила Лукич признал в молодце владимирского меченошу, сына купца Федора Афанасьевича — человека, к которому он был послан великим князем Юрием Всеволодовичем.
— Так чего же он делает? — встревожился Ермила Лукич. — Без доспеха, с одним мечом, даже щита не принял…
— Верно, свою силу знает. Уверен, что победит, — рассудил Семен и не без гордости добавил: — Я князю Роману служу. Свободой своей ему обязан. Дай Бог совладать ему с этим быком.
Противники сошлись.