Брат, найди брата

Тогда я постарался этот сон тут же забыть, но после, когда Мити уже не стало и мы с женой, поддерживая друг друга, тихо брели однажды по тротуару рядом с трамвайной линией, где это случилось, мне вдруг четко вспомнился сон, и я вдруг с ужасом понял, что одеты мы с женой точно так, как одеты были — я это совершенно точно помнил — в том сне…

Жене я об этом не сказал и не говорил еще года два, — наверное, нам еще нельзя было обо всем этом говорить.

Митя погиб напротив дома, и весь наш громадный, в шестнадцать этажей, дом запомнил и похороны, и конечно же нас с женою… На нас смотрели потом такими сочувственными глазами, что я стал невольно почти со всеми здороваться. Наиболее сердобольные спрашивали порой, как мы поживаем, и я, безраздельно занятый горем, почти машинально отвечал, что хорошо, спасибо… Одна молодая соседка по подъезду, у которой подрастал маленький сын, каждый раз, когда мы встречались в лифте, настойчиво справлялась о здоровье жены, и тут я тоже всякий раз говорил, что жена здорова, спасибо, ничего… Говорил так до тех пор, пока соседка однажды приподняв руки, не вскрикнула: «Да что же это за каменное сердце?!»

И тут я вдруг понял, что, по ее мнению, мы и в самом деле слишком жестокосерды: если выжили, если одни, без Мити, остались на белом свете жить дальше.

Не дай мне, господи, судить когда-либо о глубине несчастья других!

Его уже нет, а из детской поликлиники приходит открытка, что пора бы показать мальчика зубному. И добрый врач-аллерголог Михайлов присылает из Краснодара письмо, в котором спрашивает, извиняясь за беспокойство: верный ли он давал нам совет насчет перемены климата для нашего Мити — для врача это очень важно узнать, напишите… А может быть, Митя напишет сам? Ведь он давно уже школьник и учится конечно же только на «хорошо» и «отлично»… И на пороге вырастает старый друг, с которым не виделись несколько лет, и первым делом достает из кармана шоколадку: «А где он, где?! Почему не встречает?»

И срывается вдруг с книжной полки у самого потолка когда-то залетевший туда и пролежавший там уже несколько лет разрисованный мальчиком голубь из плотной бумаги… Он все тихо лежал и лежал наверху, свесив нос и половинку цветного крыла, лежал, словно на что-то еще надеялся, а тут вдруг покачнулся и неловко стал падать. И, обернувшись на шелест, уловив глазами миг приземления, ты вдруг, как от острой сердечной боли, замрешь, шею тебе ознобит, и сумасшедшая мысль вдруг мелькнет: а может, здесь, в комнате, это его подтолкнуло касание чьих-то незримых крыл?

Митя погиб на глазах у жены, и она не могла теперь одна переходить через улицу и, как раненая птица в ветку, намертво вцеплялась пальцами в мою руку.

А я уже застал только два бесконечных ряда замерших трамваев, застал только большую толпу, из которой выкатил на меня и отчаянно завыл сиреной белый автомобиль реанимации. И я теперь страшился замерших один за другим трамваев и застывал, если видел людское скопище, и невольно вздрагивал, когда слышал похожий на обещавший безоблачное счастье прерывистый звук пионерского горна отчаянный сигнал уже опоздавшей «неотложки».

По просьбе среднего сына, Жоры, мы завели щенка, ньюфаундленда, который стремительно вырос в громадную, с теленка ростом, собаку, и только теперь я представляю, насколько нелепо и растерянно я тогда рядом с нею выглядел… А тогда это, пожалуй, всем встречным бросалось сразу в глаза, и многие из них — понимаю теперь, невольно — запросто спрашивали в лицо: а зачем такая собака?!

Однажды зимой высокая старуха с резкими чертами лица остановилась на улице, глядя нас с собакою вслед, сказала громко: «Всю жизнь по общежитиям, подружка Клавдия придет, чаю выпить с баранками негде — а эти!.. Поди, в отдельной комнате держат!».

И я, уставший от несправедливого презренья — так мне тогда, по крайней мере, казалось, — рванул собакин поводок, вернулся быстро к старухе и без лишних слов, так же, как она, просто сказал: «У меня маленький сынок погиб, бабушка! А старший попросил нас ее взять. Он за младшим ходил, как нянька, а тут, видно, ему тоскливо, он ведь тоже осиротел!.. Это не потому, что богато живем, нет!»

И быстро пошел обратно, почти побежал, а старуха бросилась вслед, закричала жалостно и громко: «Человек!.. Милый! Прости меня!»

Прости всех нас, бабушка, и ты.

Из Новокузнецка в те дни постоянно звонили друзья. Не приглашали, а требовали: вам надо на Антоновку приехать.

Мы с женой полетели до Кемерова, оттуда решили доехать на машине, и это еще там, провожая нас, Виталий Васильевич Банников вдруг сказал: «А почему бы тебе не вернуться в Кузбасс?.. Ну, хоть на время. Все равно ведь вернешься и будешь ошиваться по гостиницам, а зачем?.. Попроси в Новокузнецке выделить тебе какой-нибудь хоть крошечный рабочий кабинет — что тебе, не пойдут навстречу?.. Ну хочешь, я сам позвоню, скажу?»