Брат ответит

Деревню Прасковичи накрыла тьма, но оказалась она не такой черной, как в это же время в Москве. Чувствовалось, что Питер с его белыми ночами неподалеку. Терпеть не могу спать, когда в комнате светло. Я на секунду выпрыгнула из постели, задернула плотные шторы. Теперь все готово к тому, чтобы не выбираться из кровати как минимум ближайшие десять часов. Устала и заслужила. Даже волосы укладывать не буду. Ногти у меня сейчас синие с черной окантовкой, под такой окрас живописный беспорядок на голове очень даже пойдет.

Индийские страсти на экране медленно, но верно нагоняли зевоту, я взяла пульт и никак не могла решить, что делать дальше. Погонять каналы еще или просто выключить телевизор? А может, позвонить Федору? Похвастаться своими успехами? Или пока промолчать? Вернуться в Москву, пригласить в офис и предъявить ему Ольгино письмо?

Но тут сомнения разрешились сами собой. Зазвонил мобильник. Мой заказчик, легок на помине. Уверенный в себе парень. Не стесняется дергать в десять вечера.

Я отозвалась — нарочито бодрым голосом:

— Алло.

— Римма, вы где? — Его голос звучал сипло, почти панически.

— В Прасковичах, — ляпнула я.

— Это что такое? — растерялся он.

— Деревня. Под Псковом, — отчиталась я.

И страшно на себя разозлилась. Паша всегда меня учил, что не надо выдавать лишнюю информацию. Но я никак не могла избавиться от бэкграунда секретарши: спрашивают — надо отвечать.

Федор, к счастью, не расспрашивал, зачем меня понесло в Псков. Даже, по-моему, вообще информацию не воспринял. Убитым тоном произнес:

— У вас телевизор рядом?

— Да.

— Включите.

— Зачем?

— А вы что, ничего не знаете еще?

Мне показалось — не прошибаемый на вид паркур-мастер на грани истерики.

— О чем я должна знать? — И спокойно уточнила: — Какой канал?

— Любые новости.

Железный Федор всхлипнул. Пробормотал:

— Посмотрите пока. А я… я вам позже перезвоню.

В трубке запищали гудки. Я отшвырнула телефон, щелкнула кнопкой пульта и сама не заметила, как вцепилась зубами в свой идеально накрашенный ноготь.

Пятью часами ранее

Москва

Небо весь день злилось и хмурилось, но прогноз дождя не обещал. Российским сайтам с погодой Дик не очень-то доверял, однако иностранные тоже клялись: будет пасмурно, однако сухо.

Он вышел на ресепшен и сообщил Ксюше:

— Мы сегодня пойдем на пленэр.

— Very good[6], мистер Саймон! Ten people reg… записано, короче. Я приготовлю мольберты и стульчики.

Дик улыбнулся. Рациональная Ксюша считала: коли имеется бесплатный американец, надо обязательно практиковать с ним английский. Поэтому помог:

— are registered. Это страдательный залог.

— Ten people are registered[7], — старательно повторила девушка. — Спасибо, Дик. Ты классный!

Ричард Саймон работал в Центре реабилитации уже второй год, давно успел и русский неплохо выучить, и к реалиям привыкнуть. Многое из того, что прежде считал национальными причудами, понял и принял. Начал носить дома тапочки, перестал всем подряд улыбаться, искренне полюбил кроваво-красную мешанину под названием борщ. Но некоторых вещей понять не мог никак. Причем захват Крыма и скользкая плитка вместо нормального асфальта на улицах раздражали его куда меньше, чем то, как на Руси относились к инвалидам. В СМИ любили писать про инклюзивное обучение, безбарьерную среду. Однако на деле парковки у самого входа в магазин занимали наглые джипы безо всяких опознавательных знаков на заднем стекле, пенсия по нетрудоспособности редко превышала сто долларов. А главное — даже интеллигенты, даже благотворители, не говоря о простом народе, дружно считали: больной человек — второй сорт. Люди в колясках на улицах практически не появлялись. И дело не только в отсутствии лифтов и пандусов. Инвалиды, несомненно, просто стыдились. Стыдиться своего недуга, какая дикость! Но что им оставалось? Нигде в мире Ричард не встречал этого особого, одновременно надменного, любопытного и жалостливого взгляда, каким в России смотрели на других. И если бы просто смотрели! Американец иногда водил своих подопечных на экскурсии в музеи и каждый раз вздрагивал, когда приличная с виду публика шипела им в спину про уродов и отбросов. И тем более не мог понять, почему сайт, где призывают «очистить мир от человеческого хлама», не ликвидируют навсегда. Почему подростки швыряют в его пациентов бомбочками с водой, а полиция никак не реагирует?! Как на форуме обычного спортклуба могут всерьез писать, что неполноценных надо кастрировать, дабы пресечь распространение дефектных генов?!

Почему в службе 911 даже слушать не захотели про дохлую кошку под его дверью, наконец?!

Начальница Центра реабилитации Антонина Валерьевна говорит, что это «национальное сознание». И чтобы изменить его, нужны десятилетия. Сам Дик считал: достаточно влепить подростку-хулигану год колонии — остальные поостерегутся. Шефиня посмеивалась:

— Ричард, не будьте наивным. У нашей полиции есть дела поважнее.

Да, он знал. Разгонять митинги, часами ждать в засаде, пока у водителя в пробке не выдержат нервы и он вырулит на обочину.

Лейла, его русская коллега и подруга, говорила: