Брат по мечу" ()

Было время, до смерти Гвинн, когда это было так ясно для сержанта-артиллериста Кеннета Хоутона. Не просто или упрощенно, но ясно. Когда он узнал, с какой стороны Свет, как выразился Венсит, а с какой Тьма, и на чьей стороне он стоял. Когда он смог отдать себя чистому служению тому, во что он верил... и смог поверить, что он сам все еще достоин своих убеждений.

Куда это делось? Дело было не только в Гвинн. Не только она помогала мне знать, кто я такой и почему. Но потерять ее, особенно таким образом, так... бессмысленно...

Он вспомнил, как был зол на вселенную, на самого Бога за то, что тот забрал его Гвинн. Ее жизнь. И когда он еще раз попробовал на вкус холодный, затвердевший пепел этого гнева, он наконец осознал правду.

Это была не бессмысленность смерти Гвинн, которая разрушила его уверенность. Это был его гнев. Он был так зол, что отвернулся от того, во что верили и он, и Гвинн. Если Бог собрался забрать ее у него, то он нанес ответный удар единственным доступным ему способом. Он отворачивался от Света, как какой-нибудь капризный ребенок, никогда не понимая - или не заботясь - что в процессе он причинял себе боль гораздо больше, чем когда-либо причинял Свету, которого винил в потере Гвинн.

Нет, мрачно подумал он. Не за то, что потерял Гвинн, а за то, что потерял себя, утратив ее. За то, что оставил меня разбираться с болью от дыры, которую ее смерть проделала прямо во мне.

Впервые за два с половиной года он столкнулся с правдой принятого им решения. Он никогда не обращался к Тьме, как бы сильно он ни отворачивался от Света, но он сослал себя в холодную, серую пустошь между ними. Он убедил себя, что разница между ними была в степени, а не в виде, и он прижал к себе холодную горечь борьбы с тенями. Он сам был одной из этих теней, больше не сражаясь со злом по убеждению, а только по привычке. Только по инерции, и тупой укол стыда пронзил его, когда он наконец осознал сделанный выбор. В то время он даже не осознавал, что делает выбор, но должен был это сделать.

Точно так же, как он должен был понять, как было бы стыдно за него Гвинн.

- Ну, Венсит, - услышал он теперь свой голос, который едва узнал, - если эти твои Боги Тьмы так хотят прикончить твоего друга Базела, что скажешь, если мы пойдем и поспорим с ними по этому поводу?

V

- Ненавижу все это, - проскрежетал голос.

Этот язык был контоварским. Не чистым контоварским, на котором до сих пор говорят норфрессанские ученые, и не диалектом, который развился среди сотойи после Падения, а грубой, искаженной версией древнего языка Оттовара. Трейн Элдарфро не был знаком с ним, но у него было достаточно телепатического дара, чтобы в любом случае понять, что говорилось.

Теперь он держал глаза закрытыми, лежа так тихо (и, по-видимому, без сознания), как только мог, там, где его бросили, когда они остановились, и внимательно слушал.

- А кто-нибудь спрашивал твоего одобрения, Гарсалт? - насмешливо спросил другой голос.

- Не больше, чем они спросили тебя, Ретак, - парировал первый голос. - И не говори мне, что у тебя нет... собственных угрызений совести. - Гарсалт издал звук плевка. - Просто нахождение на одном континенте с этим старым ублюдком заставляет меня нервничать.

- Я заметил, что это не заставило тебя нервничать настолько, чтобы сказать Ей, что ты не пойдешь. - Тон Ретака был насмешливым, но Трейн мог уловить хотя бы часть эмоций, стоявших за этим. Во всяком случае, достаточно, чтобы понять, что Ретак использовал насмешку, чтобы скрыть свою собственную глубокую тревогу.

- Может, и нервничаю, но я не склонен к активному самоубийству, - проворчал Гарсалт.

- Я так не думал, - сказал Ретак более мягко. - Но если бы ты был, всегда есть пример Варнейтуса, не так ли?

- Это то имя, которое лучше бы не упоминать, - пробормотал Гарсалт, и Трейн позволил своим глазам слегка приоткрыться.

Не похоже было, чтобы его похитители собирались задерживаться здесь надолго. Они остановились в овраге, который русло ручья прорезало через луга, очевидно, чтобы дать отдых своим лошадям, и не больше. Некоторые из примерно тридцати оруженосцев группами вели лошадей к ручью, чтобы напоить их, в то время как другие рылись в мешках с зерном и сладким кормом. Вдоль русла ручья также росла цепочка небольших деревьев, и двое или трое других оруженосцев собирали дрова для трех разожженных костров. Над одним из них уже грелись котлы с водой, и ноздри Трейна дернулись, когда он уловил пикантный запах готовящегося рагу, исходящий от другого котла, но никто не выкладывал никаких принадлежностей.