Брат же зубоскалил над Мишкой в частности и стройбатом как таковым вовсю, а в душе люто завидовал. Потому что его род войск был непримирим ко всякого рода вольностям до такой степени, что демобилизованных в запас воинов, уже, в сущности, людей свободных и штатских, за минуту до того, как распахнуть перед ними заветные ворота — символические, а нередко и самые настоящие, железные с огромной жестяной звездой — так скрупулезно досматривали, так оскорбительно шмонали, бесцеремонно устраняя любой намек на несоответствие уставным нормам, что суровые демобилизованные воины натурально плакали. Поскольку бесчисленные часы бесценного личного времени потрачены были на любовное украшательство дембельского наряда, а далеко не лишняя солдатская копеечка пущена на добывание всеми правдами-неправдами вожделенного но, по странному совпадению, исключительно неуставного.
А на вахте салаги из комендатуры, обретя единственную в своем роде возможность всласть поизмываться над престарелыми сослуживцами, азартно и хохоча отдирали от кирзачей повышенные самодельные каблуки, свинчивали значки, не значившиеся в документах, случалось, даже распарывали расширенные за счет вшитых клиньев клеши, тогда на гражданке как раз входившие в моду, что для человека, по сути дела, — настоящая катастрофа.
Что же касается не заработанных кровью, потом и вынужденной подлостью лычек, так ни Аркашка, ни его сослуживцы помыслить даже не могли о столь явной и бесперспективной дерзости.
А в стройбате-то, оказывается, вон что творится! И до чего ж везет некоторым дуракам: настоящей службы не видали, а домой являются — вся грудь в крестах, да еще — аккредитив на достойный отдых после непыльного времяпровождения и первоначальное обзаведение. Оно, конечно, — деньги честно заработанные, но тогда почему б за мытье танков не платить, за рытье окопов, за многочасовые бдения в караулах, о чем даже смутного представления не имеют обнаглевшие, беспредельно самодовольные стройбатовцы? То есть опять же: «Нет справедливости на земле, но нет ее и выше». Или как там…
Впрочем, Мишкин аккредитив, если к тому же учитывать семейное положение братана, особого впечатления не производил. Электрику ефрейтору Колобову хотя и начисляли — что мало кому представлялось справедливым — несколько больше, чем его товарищам, формовавшим железобетонные изделия посредством лопаты и разрушающего молодые суставы вибратора, однако начисляли ему тем не менее существенно меньше штатских работяг. Так почему-то в их смешанной отрасли всегда выходило. Да он еще, пока пользовался благосклонностью командования, нередко под разными предлогами выклянчивал себе немножко живых денег — на баян, который так и не купил, на подарки семье к Новому году и женскому дню, которые отсылал домой исправно, хотя, конечно, после этого и самому на разные мелкие солдатские расходы маленько оставалось. Да все так делали, у кого возможность была.
К тому ж Аркашка «с Венгрии» тоже не пустой прибыл. Как никак сержантское жалованье три года получал, притом в форинтах. Да еще командование следило, чтобы пацаны не слишком налегали на сладости в ларьке, а о будущем своем радели. Ну и не было ни малейшей возможности вольнонаемным приятелям «палинки» заказать.
Таким образом, примерно одинаковые капиталы скопили братья за время исполнения своего почетного долга. Только Мишке пришлось почти все деньги жене отдать — это было тогда общепринятым делом, Федор Никифорович, уж на что мужчина самостоятельный и властный, все до копейки всю жизнь своей бессловесной Анисье Архиповне торжественно вручал и тем явно гордился. К тому ж Машка в финансовом плане изрядно настрадалась без мужа и, пожалуй, приметно обносилась. Нет, ее, разумеется, никто осознанно не притеснял в финансовом плане: ни свекор со свекровкой, ни тем более родная Машкина мать, мужа с войны не дождавшаяся, единственной пока снохе и единственной навсегда доченьке в копеечке не отказали б, только та попроси. Но вот побираться-то у родственников при наличии живого законного супруга, пусть и на позициях пребывающего, Машке было тошно. И не оттого, что какая-то она повышенно щепетильная была, но тоже — стереотип такой поведенческий, отмирающий постепенно или уже отмерший вполне.
А самой сколь-нибудь существенно зарабатывать никак не получалось. Потому что Танюшка хотя и начала посещать садик, едва ей сравнялся год, но известно ведь, как наши дети посещали и посещают наши садики. В основном дети в садике по той или иной болезни отсутствуют, и матерей ихних никакой работодатель всерьез не принимает. Со всеми, так сказать, вытекающими.
Ладно хоть в ту пору все молодые матери по крайней мере где-нибудь числились, стаж набирали. Теперь же их чаще всего даже для видимости на работу не берут. На фиг надо…