Брат Солнца

 Деревня была как обычно, тихой, но, кроме тишины в ней чувствовалась какая-то робость. Как будто она тоже не знала, что с ней будет дальше. «Наверно, это из-за облаков, - думал Артем по дороге на остановку, - как-то все пасмурно, тихо и неопределенно».

 Автобус пришел почти пустым. Клюквенники обычно выходили за километр перед деревней и шли вниз по течению Юрмы, к большому горелому болоту. Вторая их порция садилась на обратном пути, в Старом Селе и также расходилась по другим болотам еще до Трешкина.

 Он сел в середине. Перед ним сидели две женщины, видимо, мать и дочь. Да еще на заднем сидении расположился здоровенный спокойный мужик сельскохозяйственного вида, - немного взмыленный, с крупными чертами лица и толстенными крепкими пальцами. Он был одет, по местной традиции, в брюки, пиджак и рубашку – неоднократно стиранные и штопанные, но по-прежнему «парадные».

 Хотя Артем и сидел к нему спиной, он все равно сначала думал только про мужика: «Надо же, какие люди еще встречаются… Он, наверное, как Литтл Джон, может копну сена на вилах унести…»

 Но постепенно прислушался к разговору женщин.

 «А почему мы в Старом Селе не вышли?» - спрашивала пожилая.

 «Мы до него еще не доехали», - отвечала женщина помоложе.

 Артем стал присматриваться к ним. Пожилая поворачивалась к нему в профиль; ее лицо было при этом по-детски покорным, добродушным и немного недоумевающим. Седые пряди выбивались из-под нежно-малинового берета, - и это была единственная небрежность в ее внешнем виде. Она задавала много вопросов, а дочь монотонно, терпеливо на них отвечала…

  - А куда же мы тогда едем?

  - В город, мама.

 Мама задумалась.

  - А почему же мы тогда не сошли в Старом Селе? Там же электричка?

  - Мы еще не доехали до Старого Села.

  - А какая сейчас была остановка?

  - Трешкино.

  - Трешкино-о? – мать покачала головой и снова задумалась, - а куда же мы тогда едем?

   - В город, мама.

 Мама отвернулась и посмотрела в окно. Даже по ее спине, по положению тела Артем видел, что она растеряна. Она понимала каждый ответ дочери, но все они вместе не складывались в единое целое.

 Вдруг она вся переменилась, будто ее осенило:

  - Таня!

  - Я не Таня, мама, я Рита.

 Та всмотрелась в лицо и сказала:

  - Правда, Рита… Рита, купи мне билет, а то у меня с собой денег нет!

  - Да ладно, мам, так проедем, зайцами… - пошутила Рита.

 Мама испугалась:

  - Ой, что ты! Нельзя… Купи обязательно!

 Взрослая дочь вздохнула:

  - А как же нас с тобой посадили-то? На автостанции?

 Старушка молчала, припоминая.

  - Я их на станции и купила, и проверили нас с тобой уже.

  - Уже купила? Ой, как хорошо… Ой как хорошо… Какая ты у меня молодец, Таня…

 Рита покорно склонила голову и вздохнула. Мать придвинулась к ней и негромко, так, что Артем еле расслышал, сказала:

  - Я теперь одна ездить не буду. Я что-то боюсь… Я путаю теперь все… А ты у меня молодец. Билеты купила. Я теперь всегда с тобой ездить буду, можно?

  - Можно, - выдохнула женщина, и по ее дрожащему зажатому голосу Артем понял, что та уже почти не может сдержаться и вот-вот заплачет.

 «Господи, как же из этого Трешкина уехать? - думал Артем, уже сойдя в Старом Селе, - почему здесь как в автобусе не проедешь, как с кем-нибудь не поговоришь, так история? Куда же я от этих людей? Они не отпускают! Что мне там нужно, в этом городе?» И вместо того чтобы идти покупать билет на электричку, он развернулся и пошел по местному «проспекту» вглубь села. «Что я делаю? Что я делаю? – недоумевал он, - что я должен делать?».

 Стал накрапывать дождь; через десять минут он стал таким сильным, что Артему пришлось укрыться под козырьком небольшого продуктового магазинчика. Он стоял и ни о чем не думал, ему только хотелось стоять так вечно, и чтобы вечно шел этот дождь – капля за каплей, струя за струей, чтобы время длилось и длилось, и он оставался бы всегда этим Артемом на перепутье, - но не на каком-то перепутье вообще, - а здесь, под этим навесом, перед стеной дождя, между Трешкино и городом.

 «И, кстати, о вечности, - подумал он, - вот эта женщина в малиновом берете, ее дочь, мужик этот в автобусе, Юрма, солнце, которое вставало утром, и я, когда смотрел на него и думал, что я его брат… Кто еще? Да многие… Бывают такие… Просто-напросто существуют, живут - и вроде перед ними – вечность; или они перед ней; а через мгновение – все забывают, как будто и не было ничего»… «В этом есть что-то неосознаваемое, огромное, великое, родное, успокаивающее… то, что не вместится ни в один сюжет и не опишется никаким языком»… «А, интересно, Бусыгин? Сразу и не скажешь, это где-то у него внутри… Брезгунов? Брезгунова? Горшков? Алевтина? Они знали об этом? Они чувствовали это? Вот о чем надо написать!» «Бред! Бред! Бред! Это какой-то бред! Не думай так! Ты сам не понимаешь, что думаешь! Не думай! Не думай!»