Братья

– Не мучайся! Поженитесь – и дитя готово! – успокоил он ее и сказал: – С Богом! – А на душе – иное. Появилась еще препона на пути его несбывающегося счастья. Вот оно, рядом-то, но не его – чужое, братнино. Даже стал подумывать, будто Киприян намеренно отлучает от дома, отправляет на три – пять месяцев не только по своей, но и по другим губерниям по торговым и банковским делам, дабы меньше мозолил глаза Катерине. Он понимал: семья Киприяна гуще и гуще прорастает ивняком жизни, укрепляющим ее, как талую землю тундры. Иногда лезла навязчивая мысль разделить с Киприяном нажитые капиталы, открыть свое горнорудное дело или уйти на все четыре стороны. А влезать в семью брата – не по-казацки. Там ждет только беда. Вырубить любовь шашкой из души вряд ли удастся. Чует, что она намертво вросла. На всю жизнь. И даже если женится на другой – Катерина не помешает. «Под бочком» – одна, а в душе – другая. Все это он промысливал и будто соглашался так прожить жизнь. Ну а что будет наяву – оставалось загадкой. Жить в одном доме, каждый день, если не в отлучке, встречаться на кухне, в гостиной, на берегу Енисея, на улице при всех или с глазу на глаз и ничем не выразить непроходящую любовь! Это тяжелее, чем просто жить! Он вспомнил, как привез и подарил золотой нагрудный крест. С дрожью в голосе сказал:

– Носи всегда и помни: моя любовь к тебе – святая, как сей крест.

Катерина показала подарок Киприяну. Он не огорчился, но задумался:

– Ну, неугомонный! Никак не смирится с потерей тебя. Может, женится да перекроет свежей любовью свои чувства к тебе.

Она с опаской сказала:

– Боюсь, чтобы его любовь не выросла в ненависть к тебе. Не привела к раздору меж вами.

Киприян Михайлович вытянул губы вперед и задумался.

– Его характер, наверно, вмещает и ненависть ко мне, и что-то еще варнацкое. Неужель он с каиновой печатью? Надо бы присмотреться. Хоть и грешно так думать, но ведь Каин брата своего Авеля убил. А может, мы, Катюша, делаем темень в светлую пору.

*

Петр лежал в постели на гужевой станции и настраивался на завтрашнюю дорогу Если непогода не помешает, то через двое суток будет на заводе. Нашатался он за четыре месяца по городам и весям! Стольких переморгал он: и худых, и честных. Купца каждый норовит надуть, где – на копеечку, а где – на товар. Правда, племяша Дмитрия поднатаскал в закупочных делах. Еще годка два-три помотается с ним – и готовый приказчик. Умеет и счет вести, и за товаром следить. В Томске много металлу заказали: и свинец, и топоры, и котлы с медью для тунгусов. Все идет у Петра как у заправского купца. Только никак не решается с Катюшей.

Встал, закурил, посмотрел в окошко: метели нет. Значит, завтра будет как задумано. Окурок загасил в пепельнице. Кашлянул и нырнул под одеяло. Все передумано. Теперь спать.

Утром Авдотья осторожно, боясь напугать спящего, постучала:

– Откройте! Пора умываться и завтракать.

Петр Михайлович сонно глянул в окно. У станции стояла кибитка, запряженная тройкой. Возле экипажа крутился тот же извозчик, с которым Сотников доехал сюда. Он подогнал упряжь, смазал колеса дегтем и все косился на окно второго этажа. Петр Михайлович заторопился. Вошла Авдотья.

– Экипаж подан, но раньше восьми не уйдет.

Петр заглянул в висящее на стене в деревянной инкрустированной раме зеркало. Лицо посветлело, усталость из глаз убежала, будто и не было вчера пятидесятиверстной дороги. Он быстро умылся и, пока Дотя подавала, снес вниз чемодан и отдал извозчику.

– Через полчаса выезжаем! Пью чай – и в дорогу!

– Экипаж готов! – озвался извозчик.

Авдотья внесла на подносе пухлую жареную курицу с картошкой. Кругляк белого хлеба, чашку чая, кусок рафинаду и щипцы для сахара. Запах курятины нагонял аппетит.

– Ух ты, как заказал! – подивился Петр Михайлович. – Где ж вы это взяли?

– Домой ходила. У мамы выпросила курицу. Для вас. А готовила здесь. Ночью.

– Да я уж и не знаю, как благодарить. Такой доброты давно не встречал. Спасибо, Дотя! Сколько я должен?

– Два с полтиной ассигнациями, а за номер я выпишу квитанцию.

Петр разрезал курицу пополам: часть завернул в бумагу, а вторую стал с аппетитом уплетать. То ли с голоду, то ли по курятине соскучился. Белое мясо оказалось вкусным, в меру посоленным, в меру поджаренным. Хлеб теплый, словно только вынули из формы. Даже на морозе не остыл. Авдотья сидела в коридоре и ждала, когда постоялец поест. Петр Михайлович вытер полотенцем губы, руки и вышел к девушке. Рассчитался ассигнациями. Потом, как бы между прочим, достал маленький кулончик из бисера на тонкой кожаной нитке и надел ей на шею.

– От меня. На память. Тунгусское украшение, – пояснил Петр Михайлович.

Авдотья покраснела, поднесла кулончик к глазам, не могла скрыть восхищения подарком. А Петр, по-мужицки нагло, окинул взглядом стан, пристально посмотрел в карие глаза. Она опустила кулончик.

– Красивая вы и добрая. И глаза у вас честные.

Она никак не среагировала и спокойно спросила:

– Петр Михайлович! Вы этим трактом возвращаетесь?

– Да! Просто другого близко нет.