Братья

Через два дня после прихода парохода в селе появился Мотюмяку Хвостов. Нганасанин смешанной крови, пригнавший, согласно уговору с Сотниковым, стадо ездовых оленей. Небольшого роста, кряжистый, с жиденькой бороденкой в три волоска, подвижный и вечно спешащий. Откинув накомарник с лица, он смело постучал в дом Сотниковых, не боясь нарушить сон гостей. Ждал хозяина, переминался с ноги на ногу, посматривал на Енисей, небрежно отмахивался от комаров и успевал гладить огромного хозяйского Полкана, с любопытством заглядывающего ему в глаза. Послышался скрип половиц, лязг запора, и в проеме появился Киприян Михайлович. Он заспанно глянул на Хвостова и протянул руку:

– Прибыл?

– Вчера вечером. Двадцать олешек пригнал, как говорили. Крепких быков отобрал. У Верхнего озера пасутся. Иряки, сбруя, хореи в лабазе. Сегодня готовить буду с Тубяку. Сколько санок возьмешь?

– Четыре. И одну в запас. Выбирай попрочней. Кытманов – пудов восемь. Олешки падать будут.

– Менять будем. Дорога короткая. Выдюжат.

Он говорил быстро, зная ответы на все вопросы, какие задавал Сотников. Чувствовалось, для него поездка в долину реки Норильской обычная и больше напоминает аргиш к соседям в гости.

– Не тревожься, Киприян Михайлович, все будет хорошо. Хвостов плохо не делает. Добежим дня за три, если реки не помешают. Я много ходил в ту сторону.

Он нетерпеливо почесал темечко.

– Ладно, я побег. Утром буду у крыльца с упряжками.

И закачался на носках, готовый сорваться с места.

– Постой, Митрий, – по-русски назвал его Сотников, – пойдем, хоть чайку попьешь с устатку.

– Некогда, Михалыч, дел – во! – провел он указательным пальцем у горла. – Присяду – лень по костям пойдет, в сон потянет. А хожу – ее будто с меня ветер сдувает. Завтра попью. А сейчас к реке спущусь, пароход посмотрю.

– Да он не уходит, будет ждать. Вернемся с гор, и посмотришь.

– Нет-нет. Сегодня сбегаю. Душу надо насытить, как говорил мой духовник отец Евфимий, а не чрево.

И он быстро зашагал к лестнице.

– Ну, неугомонный, ну, непоседа! Двое суток гнал оленей по тундре – и явился свежий, как каравай только испеченный, – восхитился купец выносливым нганасанином.

Мотюмяку из авамской тундры. Еще мальчонкой, попавший бог весть какими путями в Хатангский приход, обучился грамоте, освоил русский язык с помощью священника Евфимия. Казалось, навсегда связал свою судьбу с церковью. Был истопником, звонарем и пастухом церковного оленьего стада. Отец Евфимий после перевода в Туруханский монастырь хотел взять с собой и Мотюмяку. Но тот влюбился в красавицу Варвару Порбину, пал на колени перед настоятелем и просил не брать его в Туруханск. Жаль отцу Евфимию бросать выпестованного им тунгуса, крещеного и приобщенного к православной вере. Но проявлять духовное насилие к ослушнику не стал. Он поднял с колен Мотюмяку и сказал:

– Мне тяжело расставаться с тобой, сын мой. Но твоя страсть может перейти в греховность, если я тебя буду сдерживать. Благословляю твою любовь. Верю, ты никогда не предашь православие.

Он обнял его, поцеловал в лоб, и Мотюмяку увидел плачущего священника.

Приехавший вскоре в Хатангское урядник Киприян Сотников познакомился с Мотюмяку и удивился его знанию языков тунгусских родов. Он привез его вместе с Варварой в Дудинское, поселил в балок и стал брать толмачом в торговых делах с тунгусами. Мотюмяку быстро понял, что надо расхвалить товар, чтобы выгоднее продать. А коль выгода будет купцу, то и толмач внакладе не останется. Вскоре он освоил зимники от Гольчихи до Хантайки, от Дудинского до Хатанги. Года через четыре сметливый нганасанин построил дом в Дудинском и приобрел стадо ездовых оленей в полторы тысячи голов да взял два десятка сородичей пастухами. Часть небольших стад паслось зимой у станков, лежащих вдоль зимника Дудинское – Хатангское, где с декабря по апрель шла бойкая торговля, завоз товаров и почтовая гоньба. Оленей меняли на каждом станке. А ночевали путники через два перегона, в заезжих избах да балаганах. В ночлежках стояли деревянные полати из лиственницы для роздыха седоков, покрытые оленьими шкурами, заправленными пуховыми одеялами и подушками. Благо, за лето отстреливали столько гусей, что пуха хватало даже на спальные мешки, в каких пришлые люди спали в дороге. Тунгусы же, нередко даже в крепкие морозы, отдыхали прямо на нартах в оленьих парках и сокуях.

Летом пастухи Хвостова готовили оленью упряжь, чинили нарты, утепляли избы да лабазы. А олени нагуливали жир на сочных, обдуваемых ветром лугах. Основное стадо уходило к морю, а в октябре, когда реки и озера покрывались льдом, возвращалось к озеру Пясино и ждало прочного зимника для аргиша.