Братья

Огромный пес лениво поднялся на горку, прильнул боком к ноге Екатерины и заискивающе искал ее глаза. Он как бы просил прощения за участие в детских шалостях. А кухарке уже было не до пса. Она разговорилась с гувернанткой. Сидельников постоял малость в сторонке, не прислушиваясь к шепоту подруг. Закурил, встряхнул счетами:

– Ладно, Катя, я пошел, а то хозяин гневаться будет.

– Я тоже часом подойду.

Девушки остались вдвоем.

– Мария Николаевна, у меня перемены. В субботу венчание. Киприян Михайлович…

– Я догадывалась. Твои родители шепчутся, а мне ни слова.

– И я тебе не сказала! Боялась, вдруг хозяин передумает.

– Поздравляю, Катенька! Киприян Михайлович надежный человек. И любовь его надежна.

Мария Николаевна неловко поцеловала подружку.

Ее вязаная шапочка съехала набок, оголив покрасневшее на морозе ухо с серебряной серьгой, подарком священника Даниила ко дню ангела.

– Мария Николаевна! Маша! Я прошу тебя не оставлять меня. Ты – единственная подруга.

У Екатерины навернулись слезы. Першило в горле. Гувернантка заметила в ее глазах жалость. Жалость окончания их дружбы.

– Катя, милая! Не жалей ни о чем, коль пришла любовь. Я же остаюсь свободной от мужской любви. И теперь наша дружба зависит от тебя.

– Машенька, все будет как прежде. Мне его богатство не льстит. Лишь бы лад был в семье. А может, тебя за Петра сосватаю.

– Нет, нет, Катенька! Петр – не для меня. Мы с ним разные. Но я боюсь не этого! Меня любовь страшит и зависимость.

Они откровенничали, оглядывались по сторонам, боялись открыть кому-либо другому свои тайны.

Елена, запыхавшись, поднялась с санками на взгорье. Мария Николаевна прервала разговор и крикнула девочке:

– А ну-ка, еще разок скатись, да не тормози ногами!

– Ножки болят подниматься на гору.

– Ох, лени у тебя скопилось, сестричка! Ножки уже не носят! – засмеялась Екатерина.

– Дай Полкана, Катя! Пусть санки на угор тянет! – захныкала Елена.

– Обойдешься! Полкан тоже устал. А ты любишь кататься – люби и саночки возить. Особенно на гору, – остановила девочку Екатерина. Затем доверительно сказала гувернантке: – Ладно, Маша, я пошла. Заходи вечерком вязать. Еще кое о чем потолкуем. Я в сомнении.

– Сомнение – это похвально! Но любовью сияют твои глаза. В них не осталось места сомнению. Там видна лишь любовь.

Она говорила, а по щекам скатывались слезы, густея на морозе.

Екатерина чувствовала себя виновницей ее слез, а как утешить – не знала. Она смотрела ей в глаза и растерянно перебирала бахрому своего платка.

– Ой, что же я наделала! Я виновата во всем!

– Знаешь, есть слезы радости и слезы горести. А сейчас они слились вместе, как Дудинка с Енисеем. Горе пересилило. Сдержать их не могу.

Маша поправила шапочку, спрятав выбившиеся волосы, вытерла слезы:

– Да полно. Судьбы бы тебе благосклонной. Один раз живем.

Екатерина смотрела куда-то вдаль, за остров Кабацкий, где в снежном мареве сливался с горизонтом наволочный берег Енисея. Смотрела, сузив веки, будто прослеживая будущую судьбу. Потом спохватилась:

– Ой, пора! Жду вечером. Вперед, Полкан!

Пес нехотя двинулся за хозяйкой.

*

В горнице за столом, обложившись бумагами, сидели Киприян Михайлович и Алексей Митрофанович. Над головами висела обрамленная стеклярусовым ободком люстры керосиновая лампа с потрескивающим фитилем. Стучали костяшки счетов. Сидельников открыживал в амбарной книге сверенные товары.

– Сутяжничать с нами никто не будет? Особо по тульским ружьишкам. Там ушлый купчина сидит. С каждого ствола слупит по лишнему гривеннику. Михайлов – еще тот хват.

– Насчет «Зауэра» я приценялся. Не прогадали. Брал дешевле, чем в Томске. Двустволки, бескурковки. Там одна насечка на прикладе чего стоит. Могут немцы ружья делать! А тулки – за милую душу тунгусы берут. Сутяги не будет.

– Ну, дай бог! А то суды да пересуды не один рубль вытянут. Надеюсь на тебя, Алексей Митрофанович!

– Стараюсь, Киприян Михайлович! Только по моему арсеналу прибыли будет тыщ пять.

Сотников пристально посмотрел в плутовские глаза приказчика. Тот сидел не моргая, стараясь выдержать взгляд хозяина.

– А пороха бездымного в достатке?

– Хватает! Даже пудов десять лишку взял. Боялся, вдруг подмочут али еще что. Теперь все в амбарах, все описано.

– На Хатангское готовишь товар?

– Готовлю! Упряжек тридцать только под ружья да порох.

– Толково! Хвостов передал, там бескурковки ждут. Они, говорят, надежнее кремневок.

Сотников потянулся, поднялся из-за стола и убавил огонь в лампе.

– На сегодня – шабаш. Езжай на капканы. Потом еще раз кой-какой товар сверим. Давай уж заодно и почаюем.

Часы пробили полдень.

– Катя! – кликнул Сотников. – Ты рыбки из тузлучка подай, кулебяку с муксуном да иноземную бутылочку за удачную сверку.

– Все готово! Даже самовар свистит! – озвалась она из кухни.

– Помочь, Катя? – вызвался Киприян Михайлович.

– Не надо. Я сама накрою.

Сидельников удивленно приподнял брови.

– Что-то я не понял, Киприян Михайлович! – нагловато спросил он. – Не мужичье дело – на стол подавать.

– А тут и понимать нечего! Женюсь я на Катюше – все и разумение. Ты уже детей кучу нарожал, а я в бобылях хожу. Я что, по-твоему, не мужик?